Политическая жизнь древних майя — в особенности характер их государственного устройства и взаимосвязи между отдельными государствами — наиболее интересное направление в современных историко-археологических исследованиях. Это произошло в результате успешного перевода иероглифических текстов майя — достижения, ставшего нашим достоянием всего лишь одно-два десятилетия назад. Прочтение текстов и познание того, что майя сами говорили о себе, со всем их историческим и политическим содержанием, открыло нам новую широкую перспективу. Между прочим, легко заметить, что ситуация с майя совсем не похожа на то, что мы наблюдаем в египетской, месопотамской или китайской археологии. Там местные системы письма были прочитаны уже давно, а другие аспекты археологической науки сформировались вокруг этих центральных источников знания; напротив, наши сведения об иероглифической письменности майя развивались более медленно, и мы только сейчас стали приспосабливать к ней (т. е. к письменности) многие другие открытия археологии. [105]

Майя доколумбовой эпохи (рис. 1) из тропических низменных областей центральной Америки, начав как простые оседлые земледельцы, достигли уровня городской жизни за одно-два столетия до начала нашей эры.[1] Ядро этих «городов» составляли скопления каменных пирамид, платформ, храмов и дворцов (рис. 2) — «ритуальные [106] центры», как их часто называют, но сотни и даже тысячи руин небольших домов, найденных в непосредственной близости от этих «центров», оправдывают и применение по отношению к ним термина «город». Некоторые из этих «городов» имели население от 10 до 75 тыс. человек.[2]

К 200 г. н. э. эти жившие в городах майя создали сложную систему иероглифической письменности. Иероглифические тексты украшали здания, были высечены на каменных стелах (рис. 3), увековечивавших прежних правителей этих городов, и нанесены красками на стенах гробниц (рис. 4). Иероглифы использовались также в виде резных текстов на нефрите, кости, раковинах, а также надписей на керамике в и на листах, сложенных в виде книг. Эти книги были, вероятно, наиболее значительным из всего названного выше для жрецов-ученых майя, которые вели иероглифические летописи; но, к сожалению, они не сохраняются в тех археологических материалах, которые мы получаем при раскопках, а из более поздних образцов лишь очень немногие избежали уничтожения после испанского завоевания.

Подчеркивая недавние успехи в чтении письменности майя, я отнюдь не имел в виду, что на более ранних этапах развития археологии майя иероглифика целиком игнорировалась. Фактически, как и следовало ожидать, иероглифы привлекли к себе внимание уже самых первых исследователей руин городов майя. К концу XIX в. целый ряд знаков, особенно относящихся к календарю майя, астрономическим наблюдениям и событиям, к религиозным ритуалам, был переведен или, по крайней мере, хорошо понят. В действительности одним из важнейших результатов этого раннего исследования иероглифических текстов явилось понимание майяского счета времени доколумбовой эпохи, что привело к корреляции календаря майя и христианского, а это, в свою очередь, дало в руки археологов абсолютную хронологическую шкалу, [107] восходящую к III в. н. э.[3] Однако значительный прогресс в переводе и чтении подавляющего большинства иероглифов начался лишь с 80-х годов XX в. И только тогда мы пришли к пониманию того, что эти иероглифы связаны главным образом с политическими проблемами — с государствами и их правителями, сменой династий и с такими событиями, как рождения царей, их браки, войны и завоевания,[4] и только примерно за последнее десятилетие удалось прочитать достаточно большое число иероглифических текстов из многих доиспанских городов, чтобы дать представление о древней политической истории майя и из этого источника.

Эти недавние достижения явились результатом объединенных усилий археологов и лингвистов.[5] В итоге их усилий и усилий ряда других коллег мы знаем теперь, что письменность майя представляет собой сочетание фонетических и идеографических элементов. Эта письменность связана с существующими ныне майяскими языками, и на сегодняшний день для нас понятны значения более чем половины (по самым скромным оценкам) из общего корпуса иероглифов майя (насчитывающего свыше 1000 знаков). Здесь я должен заметить, что отнюдь не являюсь специалистом в области иероглифики и, подобно многим моим коллегам-археологам, пользуюсь результатами работ знатоков письменности майя.

Какой же свет проливают эти прочтения текстов на природу майяских политических единиц, или государств? Как были города майя, имевшие общие системы письменности и календаря и близкие стали искусства, архитектуры, керамики, связаны друг с другом? Находились ли они под одним управлением или под несколькими? Прежде чем говорить о том, как прочтение текстов майя продвинуло решение этого вопроса, позвольте мне вернуться на несколько десятилетий назад и посмотреть на решение этого вопроса тогда археологами-майянистами. В 40-х и 50-х годах и С. Морли[6] и Дж. Э. Томпсон[7] рассматривали «город-государство» как наиболее вероятную модель для доколумбовых майя низменных областей. Но в начале 50-х годов, в 60-е годы и позднее модели города-государства был брошен вызов открытиями, сделанными в ходе исследований характера расселения древнего человека.[8] Эти исследования открыли наличие некоего подобия региональной иерархии поселений,[9] которые имели большие, расположенные географически более или менее в центре, поселения в качестве своих предполагаемых «столиц». Другие селения, меньшие по величине, чем «столицы» [108] и размещенные на различных расстояниях от главного столичного поселения, как предполагается, были в иерархии поселениями вторичного и третичного порядка.

Подобные иерархические размещения поселений майя рассматривались как соответствующие гексагональным или полигональным фигурам, продиктованным теорией центрального места.[10] Эта концепция «регионального государства» считалась на протяжении определенного времени наиболее вероятной политической моделью для древних майя, вытеснив модель города-государства.

Однако в 1958 г. Гейнрих Берлин[11] открыл «знак эмблемы», и во многих отношениях это открытие, можно сказать, отмечает начало иероглифической «революции прочтения». Иероглиф-эмблема является знаком, который, по-видимому, обозначает определенный город майя и, возможно, его территориальное государственное образование. Иероглиф-эмблема состоит из главного знака, уникального для каждого отдельного города майя, и указывающей на эмблему приставки. Идентифицирующая приставка видна слева и/или на вершине иероглифа (рис. 5). Можем ли мы предполагать, что иероглиф-эмблема является де факто проявлением политической независимости данного города? Существуют определенные доводы в пользу подобного предположения в виде тех текстуальных контекстов, в которых встречается иероглиф-эмблема. Они часто ассоциируются с именами правителей и с событиями их царствования, включая битвы между равными по статусу государствами, каждое из которых определялось своим собственным знаком-эмблемой.

Если наличие иероглифа-эмблемы берется как подтверждение политической независимости, тогда мы должны признать в прошлом присутствие в низменных областях [110] майя большого числа небольших независимых государственных образований (рис. 6). Недавнее определение расстояния между центрами майя или городами, обладающими их собственными иероглифами-эмблемами, предполагает, что в среднем они отстоял» друг от друга на 50 км.[12] Это означает, что окружающая и, предположительно, поддерживающая [111] территориальная округа для каждого имели в радиусе 25 км, что приводило к образованию государств площадью не более 500 км2.

Как таковую древнюю майяскую политическую единицу следовало бы лучше всего назвать термином город-государство, что возвращает нас к концепции Морли и Томпсона 40-летней давности. Эти типичные города-государства вмели свои столичные города, и обычно в пределах их территорий имелось несколько меньших центров, отделенных от столицы и друг от друга расстоянием от 5 до 15 км. В столице правитель был известен как «ахав»; майяский титул для верховного правителя (царя, владыки). Этот правитель правил по наследству, будучи членом царского линиджа или царской династии. Меньшие центры внутри его владения управлялись «кахалями», или сановниками меньшего ранга, которые могли быть или не быть родственниками «ахава». Эмблемный иероглиф изображался на монументах столичного города, и тот же самый знак мог также изображаться и в меньших городах или центрах внутри этого государства: вероятно, в качестве признака того, что так сателлиты демонстрировали свою верность верховному правителю в столице.

Должны ли мы принять, таким образом, модель города-государства в качестве характерной черты для территориальных государств древних майя? И поступая так, должны ли мы полностью отказаться от модели регионального государства, состоящего из многих центров или городов, принадлежащих тем не менее одному государственному образованию, управляемому верховной столицей? Я бы поостерегся слишком далеко заходить в таких выводах. Наши знания все еще недостаточны. Некоторые из моих коллег пытались, например, объединить данные об иероглифе-эмблеме с данными об иерархиях поселений и региональных государств (рис. 7).[13] Однако, исходя из того, что нам известно на сегодняшний день, вытекает как будто, что мельчайшая политическая единица в виде города-государства была общей нормой у майя,

В то же самое время, когда рассматриваешь прочтения иероглифических текстов, и прежние, и ведущиеся сейчас, из ряда майяских городов, складывается впечатление, что древнемайяские правители не всегда удерживали свои политические амбиции в узких рамках одного города-государства. Мотивы, которыми они при этом руководствовались, не вполне понятны: или царский престиж, или стремление к богатству и дополнительной территории или то и другое. Как бы то ни было, история этих [112] агрессивных взаимодействий между государственными образованиями и интересна, и сложна. Результаты их усилий по завоеванию соседних территорий выглядят в лучшем случае чем-то двусмысленным.

Фактически в течение нескольких столетий (250—900 гг. н. э.) в непрерывной иероглифической летописи не зарегистрировано ни одного прочного и географически обширного майяского «захватнического государства» или «империи». Завоевание одного города другим имела самые различные последствия. Между государствами велись войны, где победитель, по-видимому, не навязывал свою волю в сколь-нибудь постоянном виде проигравшему, по крайней мере, можно определенно сказать, что территория разгромленного города не включалась в государственные границы победителя. Хорошим примером служит здесь соперничество между городами Копан и Киригуа. Очевидно, что Киригуа был когда-то меньше по величине и значению, чем Копан, и находился, вероятно, под юрисдикцией последнего. Но в 737 г. н. э., в середине позднеклассического периода, правитель Киригуа «Двуногое Небо» (Two-Legged Sky), поднял мятеж против метрополии, а затем пленил и принес в жертву богам правителя Копана, известного по иероглифическим текстам как «XVIII Кролик». «Двуногое Небо» увековечил далее эту победу путем расширения размеров своего родного города Киригуа и с помощью установки посвятительных стел, где прославил свою воинскую доблесть. Тем не менее, несмотря на этот унизительный разгром «XVIII Кролика» Копан как город и независимое государственное образование, по-видимому, не пострадал сколько-нибудь значительно и определенно не потерял свою независимость, Напротив, старая Копанская династия царей продолжала сидеть на троне, а преемник «XVIII Кролика» сумел значительно расширить размеры одной пирамиды в Копане, построив знаменитую «Иероглифическую лестницу» (рис. 8). 80 ступеней этой лестницы содержат иероглифическую летопись с восхвалением всех предыдущих правителей Копана, включая несчастного разбитого в бою и принесенного в жертву «XVIII Кролика». Эта дорогостоящая и в высшей степени «националистическая» архитектурная деятельность происходила после разгрома и смерти копанского правителя, что едва ли свидетельствует о значительных потерях Копана в результате своего военного поражения.[14]

Есть, однако, и другие примеры, когда одно государство в конечном счете овладевает другим в результате победоносной войны, хотя история взаимоотношений между этими двумя политическими единицами была в действительности гораздо сложнее. Так, мы знаем, что в 878 г. н. э., в раннеклассический период, правитель Тикаля разгромил своего соперника, каковым был тогда независимый город Вашактун. После этого по крайней мере в течение значительного числа лет Вашактун продолжал [113] процветать во главе со своими правителями, выполнявшими свои царские обязанности в виде строительства храмов и дворцов и установки памятных стел в честь правителей города. Однако степень, до которой это было продолжением их собственной доблести или попустительством со стороны династии Тикаля, остается неясной; правда, значительно позднее, в позднеклассический период между обоими городами началась вторая война. Вашактунский правитель вновь был побежден владыкой Тикаля, и на этот раз победители не были столь снисходительны к побежденным. Не возводились более монументальные сооружения, не устанавливались стелы в честь правителей, не изображалась уже и собственная эмблема города. И Вашактун стал не более чем отдаленным административным центром, обслуживающим Тикальскую династию и Тикальское государство.[15]

Как провести различие между примерами Киригуа—Копан и Тикаль—Вашактун? Киригуа и Копан удалены друг от друга на 50 км, тогда как Тикаль и Вашактун разделяют лишь 18 км. Было ли подчинение и интегрирование слишком трудным делом на больших расстояниях? Или же Копан просто оказался более могущественным и даже, несмотря на потерю своего правителя, «XVIII Кролика», не мог быть проглочен его соперником? Или же там имелись другие силы или мотивы для действий, которые мы просто не понимаем?

Третий вид политических итогов военных действий майя является более неопределенным, чем первые два. Это случай, когда военный разгром приводил, по-видимому, к упадку в развитии проигравшего, хотя, возможно, и не к потере независимости. Пример подобного рода дают взаимоотношения между Тикалем и другим крупным городом — Караколем, расположенным в 75 км к востоку от Тикаля, в южном Белизе. Оба поселения были крупными и значительными центрами в раннеклассический период. Из иероглифических текстов мы знаем, что правитель Тикаля, «Двойная Птица», был разбит повелителем Караколя в 562 г. н. э.[16] Вполне возможно, что победители после разгрома Тикаля разбили и обезобразили стелы, прославлявшие прежних тикальских правителей; однако это не окончательный вывод, ибо в иероглифических текстах нет никаких подтверждающих данных. Мы знаем, однако, что в Тикале не велось значительного строительства и возведения посвятительных монументов в течение 30 лет после разгрома. Был ли разгром Тикаля в это время связан каким-либо образом с классическим «перерывом» («хиатусом») или же это связано с упадком активности элиты майя на большей части юга низменных областей в последние десятилетия VI в. н. э.,[17] остается неясным, но в иероглифических текстах нет данных о том, что Караколь аннексировал Тикаль. Скорее всего этого не произошло, поскольку через 30 лет Тикаль вновь начал осуществлять свои строительные программы и возведение посвятительных стел, продолжая эту деятельность и в позднеклассический период с обновленной энергией явно как независимый и могущественный город.

Этот случай более похож на случай Копана—Киригуа, чем на случай Тикаль—Вашактун, хотя есть указания на то, что Тикаль мог пострадать больше от его разгрома Караколем, нежели Копан пострадал после победы Киригуа. Как я уже говорил, существует неопределенность относительно взаимоотношений Тикаля и Караколя, и это верно и в отношении взаимосвязей других пар соперничавших майяских городов. Иероглифическая текстуальная информация недостаточно полна и закончена, чтобы дать нам все, что мы хотим и в чем нуждаемся при анализе древней политической деятельности. Другие же виды данных — такие, как обезображенные монументы, — [114] предрасположены к слишком многим отличающимся друг от друга объяснениям, чтобы добавить что-то существенное к способу прояснения истины.

Существуют ли какие-либо примеры в иероглифической летописи о преуспевающих «захватнических государствах» или «империях» в низменных областях майя, чьи завоевания были такими же определенными, как в случае с позднеклассическим господством Тикаля над близлежащим Вашактуном, но которые были бы территориально более обширными? До сих пор наилучшим примером подобного рода служит город Дос Пилас или государственное образование Дос Пилас — Агуатека на юге департамента Петен в Гватемале. Дос Пилас был скромных размеров городом майя в бассейне реки Пасьон, около 120 км к юго-западу от Тикаля. По-видимому, там не было каких-либо крупных политических событий до тех пор, пока в конце VII в. н. э. или в позднеклассический период там не утвердилась своя царская династия. Вскоре после этого новая династия из Дос Пилоса в результате брака стала союзником другого средних размеров города — Агуатеки, расположенной на удалении в 12 км. После заключения этого, очевидно мирного, союза объединенное государство Дос Пилас—Агуатека встало на путь агрессии. К 731 г. н. э. союзники значительно увеличили размеры своей территории, овладев двумя близлежащими центрами. Затем в 735 г. н. э. правитель Дос Пилас — Агуатеки разгромил, пленил и принес в жертву богам правителя Сейбаля — крупнейшего города в долине реки Пасьон.[18] После разгрома Сейбаль и его территория были включены в состав растущего государства Дос Пилас — Агуатека. Это событие было отмечено сооружением в Сейбале нового дворца с иероглифической надписью на ступенях его лестницы, которая рассказывает об этом завоевании. Ясно, что это было делом рук победоносного правителя Дос Пилас — Агуатеки, который подтвердил данное посвящение своим собственным знаком-эмблемой, и этот иероглиф-эмблема Дос Пилас — Агуатеки стал затем знаком, который появлялся в Сейбале и еще какое-то время спустя. В последующие три-четыре десятилетия вслед за захватом Сейбаля правители Дос Пилас — Агуатеки продолжали свою военную и политическую экспансию в бассейне реки Пасьон и ее притоков. В момент наибольшей интенсивности этой экспансии, в 771 г., их возросшие владения простирались на 80 км по линии север — юг и на 50 км по линии запад — восток, т. е. составляли территорию около 4000 км2. Это, если сравнивать с другими регионами или даже с Мезоамерикой, была по своим размерам скорее «мини-империя», но, как я уже сказал, здесь мы имеем наиболее четкий образец подобного рода — образец, документированный иероглифическими текстами — из южных низменных областей майя. Однако около 790—800 гг. н. э. это государство начинает клониться к упадку, и, наконец, в 810 г. н. э. он наступил. Весь период процветания государства Дос Пилас — Агуатека длился не более 100 лет. В целом это была сравнительно умеренная и короткая по времени попытка создания империи, но намерения правителей Дос Пилас — Агуатеки представляется абсолютно ясным: по любому поводу они стремились к увеличению своей территории за счет соседей.

Прежде чем закончить с этим примером «империи» Дос Пилас — Агуатеки, можно добавить, что там есть один очень интересный момент, который по крайней мере содержит намек на то, что мы могли бы в принципе выявить некую величину, которая политически является более сложной, а в «имперском» плане более перспективной. Обстоятельства дела таковы. Мы знаем, что основатель династии Дос Пилас, получивший власть в этом довольно небольшом государстве в конце VII в. н. э., прибыл туда, [115] имея знак-эмблему Тикаля.[19] Можем ли мы перед лицом такого факта говорить о расширении имперских устремлений великого Тикаля? Если это так, тогда захватническое Тикальское государство может быть в общих чертах выявлено — государство в региональном отношении столь же большое или почти такое же большое, как предполагал Р. Е. У. Адамс.[20] Человеку, который не является экспертом по иероглифике майя, эта идея представляется вполне вероятной, однако большинство экспертов по майяской письменности с ней не согласятся. Вместо этого они говорят нам, что этот основатель династии Дос Пилас в VII в. н. э., член царского рода Тикаля, не был там правящим монархом. Возможно, он был братом или каким-нибудь родственником тикальского правителя. По какой-то причине он прибыл в Дос Пилас, основал там новую династию и, очевидно, начал проводить новую политику государственной агрессии; но у нас нет доказательств, что это «дочернее» государство стало частью собственно Тикальского государства. Аргумент, который мог бы быть использован для доказательства независимости Дос Пилас от Тикаля, состоит в том, что тогда существовало по крайней мере одно независимое государство, Леотуль де Сан Хосе, которое имело собственный знак-эмблему и было расположено географически между Тикалем и Дос Пилас. К тому же в той политической ситуации, быстро меняющийся и неопределенной, которая имела место в низменных областях майя в I тыс. н. э., по-видимому, ни одно государство не могло занимать или контролировать территориально не связанные районы.

При рассмотрения этих разнообразных примеров военных действий древних майя следует отметить, что в текстах никогда не говорится о захвате одного города другим и ничего не сообщается прямо о территориальных включениях. Вместо этого завершение битвы — это всегда пленение одного правителя другим, обычно с последующим принесением в жертву захваченного лидера, а аннексия завоеванного города изображается в виде замены старого знака-эмблемы побежденного новым, принадлежащий победителю. Это заставляет некоторых ученых предполагать, что данные войны были «ритуальным» войнами ограниченного масштаба и интенсивности и что они не касались основ существующей власти. Я не убежден в правильности такого вывода. Я полагаю, что майя использовали всю силу, какую только могли, для достижения своих целей, и этими целями были власть и контроль над соседями, особенно контроль над землями, пригодными для возделывания, и над населением, чтобы обрабатывать эти земли и строить внушительные города для элиты. Во многих отношениях классические города-государства майя были «вождествами» или «чифдомами».[21]

Власть их наследственных правителей, хотя и санкционированная богами, была ограниченной — ограниченной размерами контролируемых территорий, количеством людей и ресурсов на этих территориях и сравнительной неразвитостью бюрократических и полицейского типа механизмов, имевшихся у правящей верхушки. Мне представляется, что майя в низменных областях вели постоянную борьбу за то, чтобы осуществить переход от «вождества» к государству. Их общим успехом, по-видимому, было создание «небольшого города-государства» (small city-state) — политической единицы на самой нижней ступеньке «государственности». В некоторых случаях их политическая эволюция шла несколько дальше этого, к распространению царской власти на региональные или состоящие из многих городов единицы. И в таких случаях и в такие времена можно сказать, что они перешли от «вождеского» типа организации [116] общества к государству. Но каковы бы не были эти успехи, ни одно государство не сумело добиться политической централизации на значительной территории и не сумело удержать эту территорию на сколько-нибудь долгий отрезок времени.