12 октября 1992 г. исполнится 500 лет с момента прибытия кораблей Христофора Колумба к одному из Багамских островов, названных испанцами в знак окон­чания трудного и длительного плавания Сан-Сальва­дор (святой спаситель).

Я не случайно придал предыдущему предложению как можно более бесстрастный характер, избегая вы­ражений «открытие Америки», «сближение Старого и Нового Света», «встреча культур» и т. д. Ибо чем ближе указанная дата, тем более ожесточенные споры ведутся вокруг этих (и традиционных, и недавно возникших) терминов, а также о том, насколько правомерно или неправомерно отмечать пятисотлетие успеш­ного окончания труднейшего, полного испытаний и драматизма плавания Колумба.

Прежде всего ставится под сомнение допустимость применения термина «открытие» вообще, когда речь идет о том, что представитель одной страны, одного народа, неважно кто: купец, путешественник, развед­чик, миссионер, спасающийся от преследования уго­ловник или революционер — ступает на территорию другой страны, уже населенной людьми. Страна уже открыта этими людьми, этими представителями чело­веческого рода, и именно они являются ее законными владельцами. Термин же «открытие» сам по себе как бы предусматривает права «открывателя» и стоящего за ним государства, народа, церковного ордена или, наконец, политической организации на «открытую» зем­лю и населяющий ее народ, на освоение, на колони­зацию территории другого народа, на захват, разграбление, разрушение созданных им материальных и ду­ховных богатств, на угнетение народа. Итак, лишь от­крытие еще не заселенного района земного шара представителями (или представителем) человеческого рода дает основание к применению данного термина. С этой точки зрения (вполне закономерно говорить, например, об открытии Антарктиды русской экспедицией Ф. Ф. Беллинегаузена М. П. Лазарева и недопустимо - об открытии Америки или Австралии.

Но возражения против определения итогов экспе­диции Колумба как открытия нового континента носят не только общий характер. Большое число ученых, научных учреждений, политических организаций, на­циональные движения и даже целые государства, не возражая против самого термина, тем не менее оспаривают у великого генуэзца право считаться открывателем Америки.

Некоторые ученые пытаются обосновать ту точку зрения, согласно которой еще в III тысячелетии до н. э. (или даже раньше) бури занесли в район Анд группу японских рыбаков.

Канадскими учеными расшифрованы надписи, ос­тавленные мореплавателями из Северной Африки (Кар­фагена) на трех камнях, обнаруженных в 160 км от Монреаля. Возможность достижения североафрикан­скими мореплавателями (финикийцами, египтянами) берегов Америки доказала и экспедиция Тура Хейердала, совершенная на папирусных суднах «Ра» и «Ра-II».

Весьма серьезные доказательства выдвигаются в пользу открытия Америки древними кельтами. Среди них — расшифровка найденных в США записей 800— 300 гг. до н. э., сделанных огамическим алфавитом, которым пользовались древние кельты, а также оби­лие кельтской лексики в языке одного из североамериканских индейских племен. Похоже, что следует по-новому осмыслить древнеирландскую сагу о таинствен­ном плавании Брана, сына Фебала.

Обнаруженные в бразильской бухте Гуанабара ам­форы, поразительно напоминающие древнеримские, указывают на моряков античного мира как на вполне реальных претендентов на звание предшественников Колумба. Об этом свидетельствует и римская монета, обнаруженная в Мексике.

Сказания о гигантах и об их обычаях, заключен­ные в хронике великого историка и писателя Инки Гарсиласы де ла Веги, с большой долей вероятности позволяют выдвинуть гипотезу о посещении задолго до Колумба южноамериканского тихоокеанского по­бережья полинезийскими мореплавателями-развед­чиками. Более того, существует мнение, что обитающий главным образом в Чили народ мапуче (арауканы), прославившийся своим необычайным свободолюбием, произошел от смешения древних индейских племен с переселившимися сюда полинезийцами.

Однако если вся вышеприведенная информация не выходит за рамки догадок, гипотез и предположений, то сведения об открытии западного полушария (Винланда) скандинавами почти за полтысячелетия до Ко­лумба не вызывают ни малейшего сомнения.

Впрочем, ни у кого не вызывает сомнения также то, что подлинными, изначальными первооткрывате­лями континента были те представители человеческого рода, которые десятки тысячелетий тому назад перешли с Чукотки через район Берингова пролива на Аляску и принялись за освоение девственного материка. Эти люди эпохи неолита вместе с последующими пересе­ленцами, шедшими в основном тем же путем, и дали начало тем многочисленным индейским этносам, кото­рые населяли континент в конце XV в. н. э. Это они, индейцы, сумели освоить необозримые степи и горные долины, холодные районы Аляски и тропические леса Амазонии, озера Тескоко, Титикака, пять Великих озер и пустыню Атакаму. Они приспособились к новым, суровым природным условиям, приспособились и мо­рально, и физически, и даже физиологически. Именно они, индейцы, открывшие и освоившие континент, яв­ляются его законными владельцами. И следует сказать, что среди некоторой части современников плавания Колумба и пришедших потом завоевателей (конкиста­доров) Нового Света родились идеи, утверждавшие права индейцев на владение своей землей, на свобо­ду и независимость. Выразителем этих идей стал один из первых великих европейских гуманистов и обли­чителей колониализма испанский священник Бартоломе де Лас Касас.

Однако этим благородным идеям противостояли другие, заимствованные из законодательно-богословских актов, проповедей апологетов колониального разбоя и расизма, идеи, строящиеся на корыстных расчетах правящих кругов европейской метрополии.

Колонизаторы вырабатывали свою собственную «законность» и «мораль» в отношении «открываемых» и порабощаемых ими народов.

Нет слов, огромное личное мужество требовалось от Колумба, чтобы отправиться по неизведанному пу­ти, а главное, довести свою флотилию до цели, несмотря на недовольство команды, близкой к бунту. Деяние великого мореплавателя — это подвиг. Но не будем за­бывать, что «мечтатель и царь генуэзец Колумб», как назвал его поэт Николай Гумилев, руководствовался не столько мечтой или жаждой знания, сколько вполне определенной задачей — открыть новые земли, чтобы подчинить населяющие их народы испанской короне. Эту задачу исправно выполнял и сам Колумб, и его последователи, воздвигая в каждой вновь открытой стране крест и виселицу в качестве символов власти «католического величества». Буквально «вдогонку» первой экспедиции Колумба в начале мая 1493 г. рим­ский папа Александр VI издал буллу, объявлявшую «права» королей Испании и Португалии на весь «язы­ческий» мир, включая неоткрытые земли. Так что во вторую, третью и четвертую экспедиции Колумб отправ­лялся, вооруженный этой «правовой» основой.

Некоторые современники забыли или не знают, что именно Христофор Колумб предложил превращать ин­дейцев в рабов. Но это хорошо знают латиноамериканские общественные деятели, ученые, а тем более ли­деры современных индейских национальных движений. Один из них, поэт и этнограф, в беседе со мной выска­зал такую мысль: «Личная отвага, мужество и бес­страшие еще недостаточны, чтобы считать героем обла­дателя этих качеств. Если эти качества используются для свершения деяний на благо других людей, тогда он герой. Но если эти подвиги совершаются в целях порабощения других людей, тогда он не герой, о ком бы речь ни шла: об Отто Скорцени, о Чингисхане или о Христофоре Колумбе». На мой взгляд, доля истины в этих словах имеется.

В дальнейшем для оправдания колониальных зах­ватов в Новом Свете возникли десятки теорий, кон­цепций и доктрин — антигуманных и антинаучных в своей основе. Некоторые из них носили чисто расист­ский характер. Так, епископ Франсиско Томасо Ортис в документе, представленном в Совет по делам Ин­дий — высший орган управления испанскими колониями,— писал, что индейцы, как и звери, являются бездушными существами. Один из наиболее видных идеологов конкисты — монах Хинес де Сепульведа, ос­новываясь на возникшей в античном мире концеп­ции о том, что некоторые люди самой природой пред­назначены к рабству, применив этот тезис ко всему ко­ренному населению Нового Света, утверждал, что ин­дейцы так же отличаются от испанцев, «как обезьяны от людей».

Разумеется, антигуманная расистская сущность идеологических построений колонизаторов и защитников их интересов проступала не всегда явно, как у Сепульведы и Ортиса. Весьма тонко, даже с оттенками заботы об индейцах строились теории и кон­цепции о «застойности» автохтонных американских обществ, о великой прогрессивной миссии, якобы вы­полненной в Новом Свете европейскими пришельцами.

На этом вопросе стоит остановиться особо, посколь­ку миф о «неспособности» индейцев (равно как афри­канцев и азиатов) управлять своей страной, развивать экономику, науку, культуру и в наши дни используется для оправдания колониального разбоя вообще, испан­ской конкисты в частности. К сожалению, этот миф оказал определенное влияние и на некоторых совет­ских ученых. А между тем только тот факт, что ин­дейцы прошли путь от неолита до высокоразвитых цивилизаций, не оставляет камня на камне от подоб­ного рода концепций и теорий.

Поступь прогресса ощущалась и в момент втор­жения на континент европейцев. В царстве ацтеков он активно проявлял себя в политической области, а именно в процессе завершения перехода от союзно-племенного устройства к государству типа восточной деспотии. У чибча-муисков наблюдалась тенденция объединения небольших царств в единую державу, что, несомненно, стимулировало бы дальнейший рост про­изводительных сил. Ощутимые признаки этого роста наблюдались в момент прибытия Колумба у инков. Они уже знали и широко применяли парус, совершая порою далекие плавания. Во время одного из них, длившегося примерно год, они открыли Старый Свет. Инки умели плавить многие цветные металлы и изго­товлять качественную бронзу. Инкские мастера к тому же знали холодную обработку гематитного железа и были на пути к тому, чтобы начать плавку черных металлов, что означало бы революционный скачок в развитии производительных сил. Оросительные системы инков — одни из лучших в мире. Насосы, сконструи­рованные руками древнекечуанских (то есть инкских) мастеров, могли поднимать воду на несколько десят­ков метров.

Однако следует иметь в виду одно обстоятельство: если мы не хотим встать на евроцентристские позиции, мы не должны мерить шаги прогресса индей­ских этносов европейскими мерками. Общественное развитие индейцев порождало такие достижения в сфе­ре материальной и духовной культуры, которые были неизвестны либо непонятны жителю Европы: цикло­пические постройки необычайной прочности с точной и тончайшей пригонкой многотонных каменных глыб; счетно-решающие устройства неизвестной в Старом Свете системы; «узелковое письмо» кипу, до небыва­лой высоты развивавшее мнемонические способности человека; прекрасно организованная и эффективно действующая система охраны экологического равно­весия и многое другое.

Генеральная же линия прогресса в Новом Свете была той же, что и в Старом,— переход от доклассового общества к классовому.

Таким образом, совершенно несостоятельны по­пытки оправдать «открытие» Американского континен­та с целью овладения им ссылками на отсталость индейских обществ и на экспорт прогресса из Евро­пы.

Миссия европейцев состояла не в том, что они привнесли поступательное движение, развитие в судьбы индейцев, а в том, что, по выражению Ф. Эн­гельса, «испанское завоевание оборвало всякое дальнейшее самостоятельное их развитие»1.

Означает ли это, что «открытие» Колумба, после­дующую за ним колонизацию, сопровождавшуюся по­рабощением и геноцидом местного населения, следует рассматривать лишь в негативном плане?

Сделать попытку ответить на этот вопрос можно только при конкретном рассмотрении событий и явле­ний в свете принципов историзма.

Будучи феодальным государством, Испания, естест­венно, привнесла феодальные отношения в Новый Свет. В американских колониях широко распространилась «энкомьенда» - форма феодального поместья. На основании королевского указа испанские завоеватели распределяли между собой значительную часть завое­ванных территорий и проживающих на них индей­цев. Индейцы, прикрепленные к земле, должны были работать на своих господ. Владелец земли обязан был заботиться об индейцах, опекать и просвещать их. Индейцы как бы поручались ему королем, поэтому он назывался «энкомендеро» (дословно «тот, кому по­ручено»). Нечего и говорить, что «заботы и опека» про­являлись в безудержной, большей частью ничем не регламентированной эксплуатации, нередко приво­дившей к массовой гибели коренного населения.

Феодальный строй был, несомненно, большим шагом вперед по сравнению с первобытнообщинным строем, преобладавшим в большинстве районов континента, или даже в сопоставлении с неокрепшим рабовладельчес­ким строем инков, майя, ацтеков и муисков. Известно, что в любом эксплуататорском обществе прогресс носит противоречивый характер. Это положение тем более справедливо в отношении докапиталистических формаций. Имелся целый ряд факторов, которые в значительной степени ограничивали прогрессивность феодализма в испанской Америке в колониальный пе­риод. В этом нетрудно убедиться даже при беглом ознакомлении с особенностями феодального строя в американских колониях Испании. Первая его особен­ность заключается в том, что новый тип производ­ственных отношений возник здесь не в результате естественного исторического развития индейских этно­сов, а был привнесен извне и навязан силой в резуль­тате завоевания. Возникает новый вопрос: насколько прогрессивным можно считать такой переход насе­ления Америки к новым общественным отношениям?

Отвечая на него, мы должны обратиться ко второй особенности феодализма, привнесенного в Америку из Испании. Она состоит в том, что этот феодализм в самой метрополии давно уже пережил эпоху зрелости и вступил в стадию умирания и разложения. Уро­вень производительных сил, достигнутый в Испании, находился в резком противоречии с одряхлевшими феодальными отношениями. Если говорить о том, что из Испании в Америку были импортированы новые производительные силы (лошади, железные орудия тру­да, крупный рогатый скот, некоторые виды культур­ных растений, а также новые производственные на­выки), то нужно напомнить и о том, что вместе с ними были привнесены их оковы — феодальные производственные отношения, регламентируемые разного рода запретами и ограничениями, исходившими от коло­ниальной администрации. Таким образом, феодально-колониальный строй в Америке с самого начала выступает не как импульс для быстрого подъема про­изводительных сил, а как их тормоз. Уже одно это обстоятельство в значительной степени ограничивало прогрессивность нового общественного строя на конти­ненте. К тому же известно, феодализм пришел в Аме­рику далеко не мирным путем. Недаром освоение ис­панцами новых американских территорий было описано Лас Касасом в книге, метко и выразительно назван­ной «Разрушение Индий». Испанцы действительно нес­ли с собой колоссальное разрушение производитель­ных сил, и прежде всего главной производительной силы — людей. Разрушению и уничтожению подверглись грандиозные системы орошения, средства связи и транспорта (дороги, мосты, плавучие средства), города, селения, племена и народности. В ряде слу­чаев производительные силы были доведены до такой степени упадка, что они не могли быть восстанов­лены на протяжении всего трехвекового господства испанской короны; в отдельных же случаях они не восстановлены и до наших дней. Недаром президент Перу Ф. Белаунде Терри до своего избрания в 1959 г. ставил задачу довести дорожную сеть страны до такого уровня развития, какая существовала в Тауантинсуйо (империи инков).

Естественно, что массовое уничтожение произво­дительных сил, сопутствующее приходу феодализма в Америку, также ограничивало прогрессивный характер нового общественного строя.

Было бы ошибкой полагать, что разрушение производительных сил Нового Света имело место лишь в момент его завоевания. Хищническая эксплуатация природных богатств, геноцид по отношению к местному населению приводили к опустошению целых областей. Недаром боливийцы говорят, что если из серебра, до­бытого в рудниках Потоси, можно построить мост через океан от Боливии до Испании, то точно такой же мост можно построить из костей индейцев, по­гибших в потосинских рудниках от непосильного труда.

Упоминание об эксплуатации коренного населения подводит нас к третьей особенности феодализма на территории испанской Америки. Феодализм, привнесен­ный испанскими колонизаторами, существовал здесь не в чистом виде, а наряду с рабовладельческой эксплуатацией, широко применяемый и в сельском хо­зяйстве, и в рудниках, и на золотых приисках, и в текстильном производстве. Это также ограничивало прогрессивность феодального общественного строя: рабовладельческий уклад отвлекал на себя значитель­ную часть производительных сил и большую долю общественного производства. Реакционная сущность такого симбиоза заключалась также и в том, что рабовладение оказывало сильное влияние на методы и степень применения внеэкономического принуждения в тех сферах производства, где господствовали фео­дальные формы эксплуатации. Испытывая это влияние, экономическое принуждение здесь в целом достигало больших, чем, скажем, в феодальной Европе, разме­ров, осуществлялось более жестокими методами, при­водило к изъятию относительно большой части произво­димого продукта, в большей степени ограничивало личную свободу труженика, резко снижая тем самым заинтересованность производителя в результатах своего труда и сильно тормозя развитие производительных сил.

Тяжелой повинностью для индейцев стала уплата подушной подати — трибуто. Хотя формально размеры ее были невелики, налагалась она лишь на мужчин, причем дети и юноши (до 18 лет), равно как и старики, были освобождены от ее уплаты, однако вследствие произвола, царившего в колониях, размеры трибуто возрастали во много раз. Подать обогащала не только казну, но и все звенья колониального аппарата, на­чиная с вице-короля и кончая сборщиком податей. Индейцы, как правило, не имели представления об ее подлинных размерах, а местные власти всячески под­держивали это неведение. Фактически вся семья дол­жна была трудиться от зари до зари, чтобы ее глава мог вовремя уплатить трибуто. Дело доходило до того, что индейцев обязывали вносить подушную подать за умерших односельчан, за детей, еще находившихся в чреве матери. Часто трибуто собиралась по несколько раз в год.

Наряду с вопросом о прогрессивности феодального строя на территориях Нового Света встает вопрос о том, насколько прогрессивным было открытие и завоевание континента применительно к судьбам не только индейцев, но и народов иных стран, в том числе и метрополии.

Разумеется, само по себе успешное завершение плавания Колумба открывало многообещающую пер­спективу контактов между цивилизациями Старого и Нового Света, их взаимообогащения и тем самым создавало новые благоприятные возможности для быстрого и значительного подъема производительных сил во всем мире. Однако, как мы отмечали, прогрессивность нового общественного строя в Америке, навя­занного силой в результате разрушительного и жесто­кого завоевания, оказалась относительной. Но и на судьбах народов Европы завоевание открытого кон­тинента сказалось двояко. С одной стороны, золото, серебро, платина и изумруды инков, ацтеков, муисков, захваченные завоевателями, внесли большой вклад в ускорение первоначального накопления капитала и тем самым в развитие буржуазного строя. Но с другой стороны, поток драгоценных камней и благородных металлов из недавно завоеванных земель, рост коро­левских доходов в связи с монополией на колониаль­ную торговлю усилили экономические позиции испан­ского феодального абсолютизма. Кроме того, подавле­ние народов колоний, а следовательно, и необходи­мость содержания разветвленного и действенного ап­парата подавления способствовали укреплению поли­тико-административных основ феодальной монархии. Важно и то, что легко добытые золото и другие сокро­вища так же легко уплывали за пределы Испании в обмен на иностранные текстильные товары, предметы роскоши и т. д., что тормозило развитие испанской мануфактуры и способствовало консервации феодаль­ных форм производства в Испании.

Короче говоря, порабощение народов Америки сво­ей обратной стороной имело наступление реакции и застойность феодальных отношений на Пиренеях, что и предопределило отставание Испании, ее превращение из сильной державы в третьеразрядное государство.

Само же порабощение индейцев происходило в крайне жестоких, бесчеловечных формах. Колонизато­рам недостаточно было объявить индейцев животными. Им было необходимо низвести гордые племена и народ­ности до положения животных в физическом и мораль­ном отношении, посеять в них животный страх перед белыми, вытравить из их сознания мысль о сопро­тивлении. И колонизаторы изощряются: на деревянных решетках на медленном огне сжигают индейских вож­дей, обливают их кипящим маслом, вспарывают жи­воты беременным женщинам, вешают маленьких детей на виселицах, прикрепленных к бедрам матерей, от­рубают пленным мужчинам и женщинам обе кисти рук, скармливают обезумевшим от голода индейцам мясо их собственных детей и творят многие другие зверства, при упоминании о которых стынет кровь. Тысячи раз был прав великий гуманист Бартоломе де Лас Касас, когда писал, что подобные зверства по отношению к индейцам творились «для того, чтобы посеять ужас в их сердцах и заставить при одном сло­ве «христиане» дрожать, как при виде дьявола». В дру­гом месте Лас Касас столь же справедливо замечает: «...испанцы стремились совершить как можно больше зверств и жестокостей, дабы нагнать смертельный страх на всю ту землю, и это им вполне удалось».

Однако, заглушая чувство страха, в индейцах пробуждались и росли сильные и возвышенные челове­ческие чувства: ненависть к колонизаторам и неуга­симое стремление к свободе. Индейцы поднимались на борьбу.

Перипетии этой борьбы, с ее героизмом, драма­тизмом и трагизмом, и стали центральной темой кни­ги Хосефины Оливы де Коль, изданной в 1977 г. в Мексике.

Мне довелось слышать мнение об этой книге в раз­ных странах Латинской Америки: Перу, Эквадоре, Колумбии, Венесуэле, Никарагуа, Мексике. В крити­ческих замечаниях недостатка не было. Одни отме­чали, что автор не сумела полностью освободиться от традиции окружать кровавые похождения конкиста­доров ореолом романтики и рассматривать их как подвиг первооткрывателей, что особенно бросается в гла­за при чтении главы пятой («Непокоренная Флорида»). Другие полагают, что автор слишком много места уде­лила бесчинствам конкистадоров, их издевательствам над индейским населением, что заслоняет основную те­му книги — борьбу индейцев против колонизаторов. Третьи упрекают автора в небрежном ведении библио­графического аппарата. Четвертые указывают на от­сутствие унифицированного написания индейских лич­ных имен. Находились и такие, которые ставили автору в вину чрезмерную приверженность к «черной леген­де»2. Они утверждали, что покорение индейцев, де­скать, вовсе не сопровождалось их массовым уничто­жением и садизмом, как об этом говорится в трудах Лас Касаса и других свидетельствах.

Пожалуй, со всеми этими критическими замеча­ниями, кроме последнего (о приверженности к «чер­ной легенде»), в определенной мере можно согласиться. Тем не менее никто из оппонентов не подвергал сом­нению ценность книги, важность и актуальность ее тематики. Несмотря на то что книга носит в какой-то степени компилятивный характер, она воспринимается как единое, целостное повествование о героической, хотя и неравной борьбе коренного населения против колонизаторов. Олива де Коль собрала в своем труде материалы о сопротивлении в разных странах и рай­онах, и это следует считать ее большой заслугой, поскольку в латиноамериканских странах в школьных программах и учебниках речь идет о борьбе индейцев лишь своей страны. Так, рядовой эквадорец ничего не знает о восстании Гуайкайпуро в Венесуэле, равно как и подавляющее большинство венесуэльских граж­дан ничего не слышали и не читали об отважном и мужественном Руминьяуи, поднявшем на борьбу царство Киту (ныне Эквадор). Разумеется, в срав­нительно небольшом издании Хосефина Олива де Коль не могла охватить все без исключения выступления коренного населения в защиту своей независимости. Однако воссозданная на страницах книги панорама борьбы подводит к выводу: освободительное движе­ние индейцев на Американском материке носило повсе­местный характер, и без его анализа не может быть написана подлинная история народов Латинской Аме­рики.

Борьба индейцев почти повсюду завершилась поражением. В тех же редчайших случаях, когда ис­панские колонизаторы оказались неспособными одолеть свободолюбивые племена, их покорение завершили бур­жуазно-помещичьи правительства уже независимых латиноамериканских стран.

Как величайшее бедствие восприняли индейцы, под­линные открыватели континента и его законные вла­дельцы, утрату своей свободы и независимости и свое порабощение чужеземцами.

Плачьте, собратья!

Поймите: погиб мексиканский народ, —

поется в песне, сложенной ацтеками после падения и разрушения их столицы, города Теночтитлана, вой­сками Кортеса.

С чувством глубокого драматизма повествуется о приходе завоевателей в книге майя.

Белые!

Из их пальцев брызжет огонь. Они припасли свой яд, Они припасли веревки, Чтобы повесить наших отцов! Горе в нашем краю! Рабство, согнувшее нас, Вышло из чрева христианства.

Один из кечуанских вождей, свидетель вторжения отряда Писарро в Тауантинсуйо (империю инков) и казни Атауальпы, последнего инки, вопрошает с болью:

Думая об этом,

Как я не умер?

Сердце вырвалось из груди,

И все еще жив я?

Неизбывная боль через поколения и века перешла к современным латиноамериканским народам. Великий поэт и патриот чилиец Пабло Неруда сложил пол­ные горечи и гнева строки, обращаясь к гибели инки Атауальпы:

Один, в безлюдье равнин,

Я плакать хочу, как река,

Только ночь я вижу, да, ночь

Под землей и под сводом звезд.

Сон нелепый, как смог он змеей

Доползти до красной черты?3

Очи скорби!

Ветвистый мрак!

Горечь ветра зачем ты вкусил?

Как случилось, что Манко Капак

Не поднялся в блеске светил?!4

случилось?.. Этот вопрос вот уже на протя­жении полутысячелетия будоражит сознание миллионов людей.

Как случилось, что горстка европейцев-авантюри­стов одолела сопротивление миллионов индейцев?

Как случилось? — вопрошали и продолжают вопро­шать индейские вожди и европейские монархи, школь­ники и маститые ученые, поэты и философы, журна­листы и политические деятели.

Зададим этот вопрос и мы. Здесь мы не имеем возможности подробно анализировать клерикально-феодальные концепции некоторых испанских хронистов и официальных испанских кругов, возникшие после вторжения европейцев в Америку и объясняющие ус­пехи испанских конкистадоров покровительством свя­той девы Марии либо святого Яго, который из «Санть­яго Порази Мавров» (Santjago Matamoros) превра­тился в «Сантьяго Порази Индейцев» (Santjago Mataindios). Точно так же мы отвергаем без всякого анали­за расистские в своей основе измышления об особой «храбрости и отваге испанцев», ибо кто действительно показывал чудеса мужества и отваги, так это как раз индейские воины, в то время как основными «мораль­ными» качествами конкистадоров были коварство, ли­цемерие, вероломство и садизм.

Первое серьезное мнение, притом весьма широко распространенное, состоит в том, что поражение ин­дейцев объясняется наличием у испанцев огнестрель­ного оружия и лошадей. Несомненно, военно-техни­ческое превосходство испанцев сыграло свою роль. Именно используя ружья, пушки и лошадей, испанцы смогли оказывать на индейцев устрашающее, демора­лизующее воздействие и нанести индейским отрядам тяжелые потери. Однако этот фактор никак нельзя считать определяющим. Самые простые расчеты пока­зывают, что армии и ополчения инков, ацтеков, муисков располагали достаточными силами и обладали необхо­димым вооружением, чтобы в рукопашном бою уничто­жить всю без остатка артиллерийскую прислугу и всех лошадей вместе со всадниками. Что же касается устрашающего воздействия огнестрельного оружия и кавалерии, то индейцы очень скоро потеряли веру в их сверхъестественную природу, а некоторые племена и народы (например, инки, мапуче) сами стали использовать в борьбе против колонизаторов и то, и дру­гое.

Широко распространено и другое объяснение при­чин поражения индейцев. Они, по существу, сводятся к удачному осуществлению чисто военных замыслов Кортеса, Писарро, Кесады и других конкистадоров, причем даже не стратегических, а тактических. Рас­смотрим этот вопрос несколько более детально на при­мере империи инков. Ее падение объясняется успеш­ным исполнением замысла Писарро по пленению инк­ского царя Атауальпы. «Писарро взял Атауальпу в плен, что положило конец всякому сопротивлению со стороны индейцев»,— пишет американский ученый А. Б. Томас. Альваро Юнке, аргентинский историк, ут­верждает: «Писарро понял, что с обезглавливанием иерархической империи, в которой инка был богом, все рушилось».

В какой-то мере эти авторы правы. Атауальпа считался богом на земле; его пленение и смерть должны были оказать необычайно сильное морально-политичес­кое воздействие на его подданных. И все же считать это основной причиной падения Тауантинсуйо нельзя. Глав­ное, что опровергает попытки представить смерть вер­ховного правителя в качестве важнейшей причины кру­шения целой империи,— это мощное и героическое сопротивление со стороны индейцев, которое испанцы встретили именно после казни инкского монарха.

Имеется и более обоснованная точка зрения на при­чины победы испанцев над теми индейскими общест­вами, которые достигли классовой структуры и соответствующего уровня цивилизации. Частично ее разде­лял выдающийся чилийский ученый А. Липшутц. Ее существо сводится к тому, что в обществе, разделен­ном на антагонистические классы, сила сопротивле­ния чужеземному вторжению ослабляется из-за ост­рых социальных противоречий. Теоретически это пра­вильное положение. Однако исторический опыт пока­зывает, что в момент грозной опасности, нависающей над независимостью страны, именно широкие массы трудового населения проявляют подлинный героизм и самопожертвование в борьбе против внешнего вра­га. В такие моменты истории на какой-то отрезок времени может возникнуть единство интересов между патриотическими элементами самых различных со­циальных групп одной этнической общности. И в са­мом деле, например, в том же Тауантинсуйо из всех социальных групп, принадлежащих к кечуанскому эт­носу, лишь рабы-янакуны, и только на первых порах, активно выступили против инков-угнетателей на сторо­не испанцев-«освободителей». Поддержка же, оказан­ная испанцам другими группами кечуанского насе­ления, диктовалась отнюдь не классовыми интере­сами этих групп, а соображениями, связанными с дина­стической войной, которая велась в то время в Тауантинсуйо. Вскоре после казни Атауальпы испанцам пришлось столкнуться с противником, ряды которого пополнялись представителями почти всех слоев древне-кечуанского общества: от членов царской семьи до рабов-янакунов. То же самое можно сказать и об ацтеках, поднявших массовое народное восстание после резни, учиненной в священном месте конкистадором Альварадо. Таким образом, наличие социальных про­тиворечий в индейских государствах, будучи одной из важнейших причин их поражения, тем не менее не может быть признано основной и главной причи­ной.

В последние десятилетия стала распространяться концепция о неизбежности поражения страны (или народа), если ее общественно-экономические отно­шения находятся на более низком уровне, чем общест­во противника. Эту концепцию также стали исполь­зовать для объяснения поражения индейцев. При всей её наукообразности она должна быть отвергнута. Принятие ее неизбежно привело бы к выводу о бесполезности борьбы угнетенных народов против колони­заторов, поскольку они стоят на более высокой ступени общественного развития. Ее несостоятельность под­тверждается многочисленными историческими фактами. Достаточно вспомнить поражение рабовладельческого Рима в столкновении против «варваров», стоявших на последнем этапе первобытнообщинного строя; по­беду феодально-крепостнической России над огромной армией Наполеона, представлявшего буржуазную Францию; поражение капиталистической Италии в вой­не против рабовладельческо-феодальной Эфиопии (1885—1887 гг.) и, наконец, поражение феодально-буржуазной Испании на территории Латинской Аме­рики в длительной войне против араукан (мапуче), стоявших на уровне военной демократии. Очевидные преимущества более высокого общественного строя вовсе не дают основания для фаталистических утверж­дений и концепций. Исход любых военных конфлик­тов между странами и народами зависит от множества конкретных факторов. Но прежде всего такие конф­ликты следует анализировать с позиций марксистско-ленинской теории о войнах справедливых и неспра­ведливых. Исходя из этой теории, несправедливая, захватническая война испанских конкистадоров против индейцев совсем необязательно должна была завер­шиться победой.

Главная и основная причина поражения индейцев кроется в отсутствии единства между ними. Трудно предугадать, какая участь постигла бы отряд испан­ского конкистадора Франсиско Писарро, если бы он вторгся в страну инков двумя десятками лет раньше (или позже), а не в момент ожесточенной граждан­ской войны между сторонниками двух претендентов на инкский престол — Уаскара и Атауальпы. Завоевывая Тауантинсуйо, абсолютное большинство сра­жений испанцы выиграли с помощью индейцев, а не­которые сражения исключительно руками индейцев. Сначала «союзниками» испанцев были сторонники Уаскара, а затем Атауальпы.

Незавидной была бы и судьба Кортеса, если бы ого малочисленное войско (в разные периоды от 500 до 1000 с небольшим человек) не было поддержано многотысячной армией племен и народностей, враждеб­ных ацтекам. По некоторым данным, эта армия насчитывала до 300 тысяч человек.

Индейскую Америку испанцы завоевали руками ин­дейцев.

Несмотря на поражение индейцев, историческое значение их борьбы весьма велико. Она сыграла ог­ромную прогрессивную роль, заложив основы осво­бодительных тенденций и традиций, воспринятых затем и другими группами населения: креолами, метисами, мулатами, самбо, из которых складывались мексикан­ская, венесуэльская, коста-риканская, перуанская, ар­гентинская и другие латиноамериканские народности, а впоследствии нации. Великое освободительное движение указанных народностей и наций в первой чет­верти XIX в., известное как война за независимость, сплошь и рядом воспринималось и трактовалось ее руководителями как возрождение борьбы индейцев, ко­торая началась с момента «открытия» Америки, и как отмщение за несправедливости, жестокости и гнет, обрушенные на индейцев колонизаторами. Эта мысль заключалась в словах креола Мигеля Идальго, вели­кого борца за освобождение Мексики от испанского ига, с которыми он обратился к своим соотечествен­никам 16 сентября 1810 г.: «Хотите ли вы стать сво­бодными? Согласны ли вы попытаться вернуть себе земли, украденные триста лет тому назад у ваших предков ненавистными испанцами?» Другой участник событий начала прошлого века, Карлос Мария де Бустаманте, также креол, написал прокламацию, в которой призывал отомстить за битву при Отумбе и за резню в Чолуле, позорным пятном лежащие на истории завоевания Мексики. А когда наконец в 1822 г. страна обрела независимость, он квалифицировал это как «восстановление мексиканской империи». О подоб­ных явлениях образно сказал прогрессивный амери­канский ученый К. Паркс: «Во время войны за независимость... некоторые из них (повстанцев.— Ю.З.), несмотря на свое испанское происхождение, претен­довали на звание наследников Монтесумы... Потомки конкистадоров выступали теперь в роли ацтеков». Почти во всех сочинениях по истории Латинской Америки приводятся сведения о тайном обществе, ор­ганизованном венесуэльским патриотом Франсиско Мирандой в конце XVIII в. и ставившем своей целью свержение испанского господства. В честь великого арауканского вождя XVI в., который вел победо­носную войну против конкистадоров, оно было названо «ложей Лаутаро».

Симон Боливар, возглавивший борьбу за незави­симость народов пяти стран (Венесуэлы, Колумбии, Эквадора, Перу и Боливии), обосновывая цели и наме­чая перспективы этой борьбы, неоднократно обра­щался к событиям эпохи конкисты, осуждая жесто­кости конкистадоров и восхищаясь оказанным им со­противлением индейцев.

Традиции освободительной борьбы индейцев времен сопротивления конкистадорам не заглохли после ос­вобождения стран Латинской Америки в первой чет­верти прошлого века. В последние два-три десяти­летия происходит, используя терминологию ученых Ла­тинской Америки и других континентов, «извержение», «взрыв» индейских национальных движений, которые придерживаются различной социально-политической ориентации: буржуазно-либеральной, социалистиче­ской, церковно-клерикальной и даже пролатифундистской и проимпериалистической. Но в большинстве случаев эти движения носят революционно-демокра­тический характер. И почти все эти движения в ка­честве своих великих предтеч называет имена героев индейского сопротивления — Куаутемока, Гуайкайпуро, Канека,.Инки Манко, Тупак-Амару, Лаутаро, Кауполикана и других индейских вождей и полководцев, отважно противостоявших агрессии колониза­торов.

Но связующая нить тянется не только от индей­цев XVI и XVII вв. к индейцам наших дней. Тради­ции свободолюбия, порожденные борьбой индейцев минувших веков, прочно вошли в политическую культуру и в общественное сознание современных латино­американских народов и стали одним из слагаемых революционного потенциала в их борьбе против им­периализма и союзной с ним олигархии, за социаль­ный прогресс, мир и демократию.