Предлагаемая вниманию читателей книга Анри Лота, известного французского исследователя Сахары, этнографа, археолога и специалиста по сахарскому первобытному искусству, содержит отчет о его экспедициях 1958-1974 годов в различные районы великой пустыни, последовавших за его первыми экспедициями (1956-1957) в поисках произведений наскальной живописи, - до этого Лот путешествовал по Сахаре как этнограф1.

Находки Лота справедливо вызвали еще в конце 1950-х мировую сенсацию. Настоящая книга не только занимательный рассказ о полной приключений жизни в пустыне, но и научный итог почти двадцатилетнего периода анализа, размышлений и гипотез автора, касающихся происхождения, интерпретации, относительной и абсолютной хронологии и классификации образцов наскальных росписей, обнаруженных и скопированных им и его помощниками. Количество этих росписей неисчислимо и далеко превосходит всю совокупность известных до сих пор произведений доисторического изобразительного искусства, найденных в других районах земного шара. Историческое и художественное их значение огромно.

А. Лот, помимо описания работы экспедиций, уделяет довольно много места ясному и подробному обсуждению разнообразных аспектов проблематики, которую создают для исторической науки сахарские находки. Мы же остановимся здесь лишь на некоторых вопросах, получивших, на наш взгляд, недостаточно полное освещение или вовсе оставшихся вне поля зрения автора.

Прежде всего, каковы могли быть мотивы, побуждавшие первобытных художников творить все эти бесчисленные наскальные изображения? Представим себе, насколько весомыми должны были быть эти мотивы в глазах не только самих создателей древнего искусства, но и их соплеменников, позволявших немалому числу физически здоровых и сильных людей тратить массу энергии и времени на художество (а ведь, как свидетельствует опыт Лота и его сотрудников, даже для копирования изображений требовались незаурядная выносливость, сила и ловкость). И это - в отнюдь не легких условиях неолитического быта, когда руки каждого охотника, воина, пастуха на вес золота, даже в богатых разнообразной фауной и флорой условиях Сахары того времени! Перед этими соображениями должны отступить аргументы сторонников чистого искусства . Конечно, извечно свойственное человеку стремление к. творчеству - необходимый компонент искусства неолитического, как и любого искусства. Но именно потому это стремление, как неизменный фактор, следует вынести за скобки . Пока творческая потенция человечества не выделилась в обособленную сферу деятельности, не приобрела самостоятельной ценности, эта жажда творчества является лишь психофизическим фактором жизнедеятельности человека вообще, а не определяет специализированных занятий людей искусства.

Искусство исторически отстаивает свое существование как самостоятельной области человеческой деятельности с большими трудностями. Лишь на поздней стадии высокоразвитой культурной традиции его главным самооправданием и смыслом начинает казаться потребность художника в самовыражении. Но если бы древнее искусство служило только самовыражению, то традиционное общество не дало бы ему существовать, как чему-то не соответствующему интересам коллектива, людей. Только всеобщее отношение к такого рода деятельности, как к чему-то исключительно важному, без чего невозможно нормальное бытие человеческого коллектива, могло обеспечить древнему человеку право на творчество .

Искусство было нужно неолитическому роду. Оно получило право на общественное существование в условиях первобытности оттого, что являлось формой познания.

Для древнего человека познание еще не расчленялось на бесстрастное изучение объектов и законов их действия с помощью логических средств (науку) и на познание нашего отношения к этим объектам (искусство). Там, где человек не обладает и в своем языке достаточно развитыми абстрактными категориями как средствами обобщения своего познания, - там он вынужден обобщать с помощью образно-эмоциональных средств (тропов - метафор, метонимий, олицетворений и т. п,), то есть приемов, впоследствии присущих только художественному мышлению. Между тем первобытный человек пользуется тропами (явление, которое мы называем мифологией) не только для объяснения окружающего его большого мира, но и в повседневной практике. Когда первобытный человек, чтобы выразить абстрактное число пять , говорит рука (что вполне обычно в языках человеческих сообществ на ранней стадий развития), то это - троп (метонимия). В современном мире искусство как познание эмоционального отношения человека к миру - достояние специализированной группы общества (художников, писателей, артистов, музыкантов). Но это потому, что и практическое, и научное познание мира тоже выделено специализированным группам общества (техникам, ученым) как их особая область. Такого расчленения общества люди неолита еще не знали.

Казалось бы, социальную роль первобытного художника естественно сопоставить с ролью шамана, жреца, служителя древнего культа. Однако резонно ли сводить все многообразие жанров и сюжетов сахарских наскальных изображений к ритуально-культовой функции? А. Лот показывает, что изображения, имеющие явный или вероятный ритуальный характер, выделяются из общей массы и по сюжету, и по местонахождению. Так, росписи, предположительно связанные с обрядом инициации юношества, обнаруживаются в потаенных пещерах и укрытиях, напоминая этим пещерные памятники первобытного искусства Испании и Франции, тоже тщательно скрытые от постороннего взгляда. Однако в Сахаре есть великое множество и других изображений - на открытых местах, как будто специально предназначенных для всеобщего обозрения. И во многих сценах - пастушеских, батальных, бытовых, сексуальных, юмористических, наконец, - нелегко усмотреть культовое содержание.

На наш взгляд, функция первобытного искусства, сахарского, крайней мере, шире чисто культовой - это функция культурная. Если понимать культуру как совокупность и результат различных видов деятельности, закрепляющихся и накапливающихся в человеческом сообществе в виде опыта, то неолитическое искусство оказывается одним из древнейших средств, созданных человеком для осмысления, накопления и передачи в поколениях этого экзистенционально значимого опыта.

Мы, конечно, имеем здесь в виду не одну лишь передачу каких-то навыков и конкретных сведений хозяйственного характера, связанных с охотой, скотоводством, примитивными ремеслами, устройством становища и жилища, лекарственными средствами, обучением детей, ориентированием на местности и так далее (как в явной, так и в закодированной , или символической форме), но всю богатейшую совокупность человеческих представлений о себе, о других людях, об окружающем мире - то есть все то, что в исторически засвидетельствованных развитых культурах и цивилизациях осмысляется, закрепляется и развивается с помощью религиозной традиции, искусства, литературы, философии, науки и прочего.

Для любого первобытного общества, особенно для достаточно развитого, громадную роль играет передача традиции из поколения в поколение. Традиция указывает каждому члену коллектива его стабильное место в мире, определяет его понятия о своем и чужом, дружелюбном и враждебном; традиция - это и школа, и эстетическая ценность, мудрость. Хорошо известно, что в дописьменную эпоху роль передатчика культурной традиции, в первую очередь, выполняет изустное предание; однако возможности его ограничены как определенным объемом информации, так и определенной временной протяженностью, хотя и то и другое достигает порой удивительно больших величин.

Но огромное преимущество имеет традиция, передаваемая зримо. Для нас нет сомнения, что наскальное искусство неолитической Сахары играло роль именно передатчика родоплеменной традиции. Эти звери - не только объекты охоты, но и предки отдельных родов и в то же время, может быть, божества - они и добыча, и грозные враги, и друзья; пастухи, загоняющие коров,- это и воины, прославленные герои и учителя прошлого; эти женщины - праматери или девы, восславленные в преданиях любовью; тут и духи, и шуты, и выдумщики - трикстеры, и легендарные предки. Все они, без сомнения, были персонажами, знакомыми по сказаниям и ставившимися в поучение. На скалах вокруг обиталищ неолитических людей Сахары развертывается мифологическая и фольклорная традиция, заменявшая им и историю народа, и школу жизни. Для нас эти поражающие воображение картины наполовину немы, как некоторые картины в Эрмитаже, повествующие об уже неизвестных современному зрителю мифах; для древних они жили, потому что дополнялись устными рассказами.

Следует иметь в виду и тот хорошо проиллюстрированный в книге Лота факт, что в Сахаре времен неолита передвигались, оседали, сталкивались и смешивались самые разные группы населения и антропологические типы, очевидно, говорившие, добавим от себя, и на разнообразных диалектах и языках, что делает не столь уж рискованным предположение о роли наскального искусства еще и как межэтнического, межъязыкового средства передачи культурной информации, подобного языку жестов индейцев Северной Америки.

Это тем более вероятно, что именно здесь, в Западной и Центральной Сахаре, как нам представляется, начинался на базе этнически, а иногда и антропологически разнородных элементов процесс формирования целого ряда культур и новых этнолингвистических коллективов Северной и Центральной Африки - таких, как протоливийцы, протогуанчи, проточадцы, протофульбе и другие.

Некоторые изображения свидетельствуют о том, что в период полорогих - эпоху наибольшего расцвета неолитической культуры Сахары - ее населяли представители по меньшей мере трех антропологических рас: европеоидной (белой), или евразийской большой расы (неясно, какой или каких именно из малых рас, на которые она распадается), и двух малых рас негроидной большой расы - а именно эфиопской (как бы переходной между европеоидной и негроидной) и негрской.

Все исторически засвидетельствованные автохтонные группы населения Северной Африки и Сахары, а также многие популяции прилежащего региона Передней Азии, принадлежащие к европеоидной расе, говорили и говорят на языках, входящих в афразийскую2 или, как ее раньше называли, семито-хамитскую языковую семью.

Это, во-первых, семитские языки (ассиро-вавилонский, или аккадский; арамейский; древне-, средне - и новоеврейский, или иврит; финикийско-пунический; арабский; древнеэфиопский; амхарский; эпиграфический минео-сабейский; несколько живых языков Южной Аравии и острова Сокотра, а также ряд других мертвых и живых языков). На них говорили первоначально в Передней Азии, но позже арабский, а также древнеэфиопский амхарский и ряд других эфиосемитских языков распространились и в Африке, в том числе среди эфиопоидов. Европеоидами были и носители древнеегипетского языка в долине Нила3.

Сюда же относится другая африканская ветвь афразийской семьи - берберо-ливийские языки, на которых говорит сейчас половина населения Марокко (то есть около 10 млн. человек), пятая часть населения Алжира (4 млн.), в том числе туареги, и отдельные небольшие этнические группы еще в десяти странах Африки севернее 10° параллели, а в древности говорили ливийцы - соседи Древнего Египта, многочисленные упоминания о которых содержатся в египетских и античных источниках; и, наконец, берберо-ливийским близко родственны и вымершие гуанчские языки, на которых говорило во многих отношениях загадочное древнее население Канарских островов (напротив северо-западного побережья Африки), частично истребленное, но большей частью ассимилированное европейскими колонистами в XV-XVII веках.

Другие афразийские языки Африки - кушитские и омотские - распространены в Эфиопии, Сомали, Судане, Кении и Танзании; говорят на них негроиды эфиопской малой расы. А еще одна ветвь афразийских языков - чадская (на которой говорит народ хауса и другие в Нигерии, а также в Нигере, Камеруне, Чаде) - распространена исключительно среди негрского населения.

Принадлежность разных языков к одной языковой семье, то есть их родство, подразумевает наличие единого, общего для них языка-предка. Иными словами, когда-то в древности должен был существовать праафразийский язык, на котором говорил единый человеческий коллектив, обитавший на каком-то вполне конкретном и ограниченном пространстве. Каким бы глубоким и интенсивным внутренним трансформациям и внешним влияниям ни подвергались в дальнейшем языки-потомки, родство их всегда может быть обнаружено и сами они прослежены до общего языка-предка. А этот язык-предок может быть реконструирован методами современного сравнительно-исторического языкознания.

В отличие от праафразийского языка, являющегося предком всех современных афразийских языков, тот коллектив, который на нем говорил, совсем не обязательно должен быть генетически предком человеческих сообществ, говоривших или говорящих в наше время на тех или иных афразийских языках. Лингвистическое родство часто не совпадает с антропологическим и этническим, так как языки могут передаваться от одного народа к другому - например, в результате совместного проживания, ассимиляции, сильного культурного влияния, завоевания. Так, весьма вероятно, что некоторые народы негрской расы потому сейчас говорят на чадских языках, принадлежащих к афразийской языковой семье, что они восприняли их от сравнительно малочисленной группы пришельцев - европеоидов или эфиопоидов, которая по каким-то историческим причинам оказывала на своих соседей большое культурное влияние, но в конце концов была ассимилирована ими.

Обратное положение наблюдается у народа скотоводов фульбе, распространенного в разных частях саванн Западной Африки. Они говорят на одном из так называемых западноатлантических языков, причем на остальных языках этой языковой семьи говорят только представители негрской расы. Тем не менее сами фульбе в антропологическом отношении принадлежат не к негрской, а к эфиопской малой расе большой негроидной расы; все остальные эфиопоиды сейчас говорят только на языках афразийской языковой семьи (кушитских, омотских и семитских).

Где же и когда существовал язык-предок афразийцев? Один из авторов настоящего Послесловия некоторое время назад склонялся к тому, что прародиной афразийских языков, то есть территорией, на которой был распространен общеафразийский язык в период накануне его распада на отдельные диалекты, была северо-восточная Африка, точнее, северо-западная часть Республики Судан к югу от Ливийской пустыни, или восточная часть Сахарской пустыни.

Однако последние, полученные вторым автором результаты свидетельствуют в пользу того, что возможно и другое решение проблемы прародины афразийских языков. По новой гипотезе эти языки происходят из Азии - древних Месопотамии, Сирии, Палестины, Ливана и Аравии.

Есть основания считать, что после распада праафразийского языка (XI-X тысячелетия до н. э.) его диалекты - прасемитский, праегипетский, праливийско-гуанчский, пракушитский, праомотский, прачадский, а возможно, и другие, не сохранившиеся до наших дней или пока не выявленные,- еще несколько тысячелетий после своего отделения друг от друга продолжали оставаться в Передней Азии (по-видимому, на Аравийском полуострове), а затем все они (кроме прасемитского, который, начав на рубеже VI и V тысячелетий до н. э., в свою очередь, ветвиться на диалекты, распространился в пределах того же переднеазиатского ареала) в разное время оказываются занесенными на африканский материк в ходе миграций неолитических племен.

Какова могла быть причина этих миграций? На это и прежняя и нынешняя гипотезы дают один и тот же ответ: в результате окончания первого неолитического климатического оптимума (VIII-VII тысячелетия до н. э.) и наступления первого этапа аридизации (превращения в пустыню) Аравийского полуострова и особенно Восточной Сахары (Ливийской пустыни).

Как и когда могли проходить эти миграции с азиатского материка на африканский?

Чисто водный путь на большие расстояния, пожалуй, следует считать наименее реальным: даже для IV-III тысячелетий до н. э., когда морские перевозки ограниченной дальности были уже вполне возможны, не вероятно наличие регулярного судоходства или целых флотилий, способных транспортировать тысячи, а скорее десятки тысяч людей - именно такими должны были быть размеры каждой миграционной волны; группы меньшей численности вряд ли могли сохранить свое языковое своеобразие в иноязычном окружении.

Существует путь по суше через Синайский полуостров. Он вероятен, однако археологический материал с Синая довольно скуден и мало что дает для интересующей нас эпохи раннего неолита, что связано, по-видимому, с упоминавшимся ухудшением природно-климатических условий около VI тысячелетия до н. э.; более ранние археологические памятники тем не менее указывают на то, что этот путь афро-азиатских контактов был известен еще в мезолите. Следует, однако, иметь в виду, что нынешняя дельта Нила представляла собой до периода аридизации болото или залив, а долина Нила была тоже заболочена и малопригодна для обитания. Связи с Африкой должны были осуществляться скорее через нынешнюю пустыню между Красным морем и долиной Нила и через уэд Хаммамат, который был тогда притоком Нила.

Реален также путь из Аравии через Баб эль-Мандебский пролив. Если навигационные условия в районе Баб эль-Мандеба были в древности благоприятнее, чем теперь (в исторические времена они всегда были известны своей сложностью: ладьи выносит течением в океан), то три десятка километров через пролив - расстояние в общем-то преодолимое и для простейших плавучих средств; впрочем, и в наши дни, по мнению специалистов, можно, используя течения и попутный ветер, преодолевать путь между двумя материками на лодках или плотах, хотя и не по наикратчайшей линии.

Итак, посмотрим на карту Африки и попробуем представить себе дальнейший маршрут афразийскоязычных мигрантов из двух точек - северной (Синай) и южной (побережье в современном Джибути) - уже по африканской земле к территории последующего известного нам распространения афразийских языков.

Кажется естественным, что носители кушитских и омотских языков должны были прийти из Азии южным путем; продвигаясь в близлежащие области, они постепенно смешивались с местным негроидным населением, воспринявшим в конце концов язык пришельцев (при этом, возможно, и складывалась эфиопская малая раса). Лингвистические данные как будто указывают на очень раннее отчленение кушитских и особенно омотских языков от афразийского предка.

Этнически сходная судьба постигла носителей чадских языков, подвергшихся полной ассимиляции в среде принявших их языки негроидных аборигенов Центральной Африки. Их миграцию в направлении озера Чад можно представить как движение не только напрямик, на запад, но и через Центральную Сахару - как можно вообразить, после проникновения на африканский материк тем же южным трансаравийским путем.

Термины движение , переход в данном контексте весьма условны; точнее было бы описать это явление как порой длительное - многолетнее или даже многовековое - обитание с постепенным смещением в определенном направлении; это не значит, что не было и одномоментных бросков, - например, для преодоления труднопроходимых участков пути, водных преград и прочего.

Для носителей праегипетского языка, возможно особо близкого прачадскому, уже по первоначальной гипотезе И. М. Дьяконова предполагался путь в Нильскую долину с юга, из Эфиопии; в любом случае спуск их в южную часть Нильской долины должен был, по-видимому, произойти не позже чем в V - первой половине IV тысячелетия до н. э.

Нас в настоящей книге должны более всего интересовать не те племена, которые только прошли через Сахару или мимо нее, а те, которые жили там тысячелетиями. В Сахаре4 не позднее начала - середины III тысячелетия до н.э. засвидетельствованы ливийцы5, одну группу которых египетские источники этого времени - эпохи Древнего царства - называют чимх (от kimhu - по-видимому, черные , то есть брюнеты, меланохрои), а другую - чихну (от kihn[aw]u6 - светлые , то есть блондины, ксантохрои).

Общепризнано, что ливийцы - предки европеоидного населения Северной Африки, которое называет себя имазиген (единственное число - амазиг) и которому завоеватели-арабы присвоили в средние века утвердившееся за ним прозвище берберы (от греческого барбарой, то есть чужестранцы ). К числу берберов принадлежат и туареги Сахары. Берберский язык называется тамазиг, а языки туарегов, в зависимости от местного произношения, - тамахак, тамашек или тамажек.

Нам представляется, что часть ливийцев-кихну явились предками также и аборигенов Канарских островов, так называемых гуанчей. Группа островных языков, на которых говорили гуанчи, близка ливийско-берберским и составляет вместе с ними общую ливийско-гуанчскую ветвь афразийской семьи языков. По некоторым лингвистическим и экстралингвистическим соображениям, распад этой ветви на две группы, соответствующий этническому отделению предков гуанчей от предков берберо-ливийцев, следует датировать началом - серединой III тысячелетия до н. э., то есть синхронно периоду полорогих в Сахаре, согласно классификации Лота.

Носители ливийско-гуанчского языка продвинулись в тогда еще плодородную Сахару с юго-востока - из этого исходят обе гипотезы об этом свидетельствуют многие обоюдные заимствования и контактные слова, общие для ливийских и гуанчских языков и языков, носители которых обитают (и, судя по всему, обитали в древности) на всем протяжении этого пути, - кушитских, омотских, нилотских, нубийских7.

Протогуанчи, вероятно, еще на африканском материке образовывали отдельную группу населения (кихну?), близкую по языку, но не идентичную другим, собственно ливийским или ливийско-берберским племенам. Можно предположить, что у них были и свои особые пути передвижения.

Где же проходили пути протогуанчей? Здесь тоже теоретически возможно несколько вариантов. Первый - на запад, вдоль средиземноморского побережья; не в его пользу говорит тот факт, что именно северное побережье Африки было уже, видимо, к этому времени (конец III - начало II тысячелетия до н. э.) довольно плотно заселено, а переход через территорию чужих и многочисленных племен, во-первых, как правило, весьма затруднителен, а во-вторых, должен оставлять ощутимые следы в языке и культуре.

Второй путь - от залива Сирт (современный залив Сидра в Ливии) на юго-запад через оазис Сокна до оазиса Гат; или же от побережья Средиземного моря в районе современного Триполи через горный массив Джебель Нефуса и оазис Гадамес до того же Гата; от Гата на юго-запад через горные районы Тассили-н-Аджер, Ахаггар, Тассили-н-Ахаггар, Ифорас до района Гао-Бурем на реке Нигер. Это классический путь ливийских караванов, засвидетельствованный с начала нашей эры, но существовавший и до того не одно тысячелетие; об этом говорит обилие наскальных изображений всех периодов, в частности колесниц II-I тысячелетий до н. э., именно на протяжении названного пути. Этим же путем впоследствии пытались проникнуть в Сахару и римские легионы (согласно предположению А. Лота, так добрался до самого Нигера Корнелий Бальб со своим отрядом). По нему же, возможно, отступали когда-то под натиском арабских завоевателей и исламизованных ими берберских племен наиболее вероятные предки значительной части современных туарегских племен Сахары - знаменитые гараманты (к тому времени уже давно потерявшие из-за увеличившейся суши своих колесничных коней).

Далее, долгий путь в северо-западном направлении выводил к юго-западному побережью Марокко, откуда в сотне километров находился ближайший к африканскому берегу остров Канарского архипелага - Фуэртевентура.

Третий путь, менее известный, - от Гадамеса, прямо на запад вдоль 30° параллели - выводит к южной оконечности Атласских гор и к тому же марокканскому побережью напротив Канарских островов.

В языке и культуре гуанчей имеется ряд черт, свидетельствующих о контактах с различными народами континентальной Африки. Трудно, однако, отличить свидетельства более древних контактов (например, с египтянами) - периода гипотетического обитания протогуанчей на африканском материке - от более поздних, учитывая, что знакомство с Канарскими, или так называемыми Счастливыми, островами карфагенян и других финикийских (а позже и греческих) мореплавателей можно считать вполне достоверным фактом.

Думается, тем не менее, что именно путь через Сахару может объяснить ряд слов, заимствованных в гуанчские языки (и отсутствующих в родственных ливийско-берберских) из языков народов, населяющих Центральную и Западную Африку, в частности из чадских языков. Чадские заимствования встречаются даже в ядре основной гуанчской лексики; например тазайкате - сердце в гуанчском языке острова Гран Канариа нельзя не сопоставить со словом зуката в языке хауса со значением сердца (во множественном числе). Это указывает на значительную древность гуанчско-чадских контактов, препятствуя объяснению этих слов контактами поздними.

По данным Лота, древнейшие неолитические культуры Сахары - периода буйвола и периода круглоголовых , - хронологическое соотношение между которыми, видимо, не вполне ясно, - были созданы населением, негроидным в антропологическом отношении (примерно между VIII и V тысячелетиями до н. э.). Наиболее же значительная культура была создана пастушескими племенами, разводившими огромные стада коз, коров и быков, а также, может быть, газелей. Это культура так называемого периода полорогих (V - конец III тысячелетия до н. э.). Население, создававшее эту культуру, было антропологически смешанным - Лот регистрирует индивидов негрской, эфиопской и европеоидной рас. Древние ливийцы, засвидетельствованные египетскими, греческими и латинскими памятниками III тысячелетия до н. э. - I тысячелетия н. э., были, как уже упоминалось, европеоидами, как смуглыми, так и светлыми.

В конце III тысячелетия до н. э. скальные росписи периода полорогих обрываются, и новых не появляется в течение без малого тысячи лет. Причина вряд ли может вызвать сомнение: на II тысячелетие до н. э. выпал засушливый период в истории Земли; Сахара наступала, уэды пересыхали. Люди должны были уходить.

Новые росписи на скалах Сахары появляются лишь во второй половине II тысячелетия до н. э. К этому времени ушли из Восточной Сахары негроиды (предки чадцев?), ушли эфиопоиды (предки фульбе?)8.

Остались одни европеоиды - очевидно, ливийцы. Именно им, и особенно таким племенам, как гараманты (нынешний оазис Джерма), фазании (Феззан) и другие, принадлежит великолепная культура периода колесниц эпохи металла (вторая половина II-I тысячелетие до н. э.). Именно эти ливийцы покорили Египет и создали в нем XXII и XXIII династии, правившие в X-VIII веках до н. э. Ливийцы обладали и собственной письменностью, вернее, несколькими ее разновидностями; надписи находят по всей Северной Африке вплоть до Канарских островов. Потомком этой письменности (письмо тифинаг) пользуются и по сей день туареги.

Нынешние берберы, в том числе и туареги, - тоже европеоиды. На севере, в горах Атласа, сохраняются еще каштанововолосые и голубоглазые группы населения, но большая часть берберов сильно смешана с арабами (европеоидами кареглазой средиземноморской малой расы) и даже - хотя в значительно меньшей степени - с негроидами. Однако по языку это, несомненно, прямые потомки древних ливийцев.

Население Канарских островов и сейчас во многом имеет тот же антропологический характер, что и во времена до испанской колонизации XV столетия. Наиболее архаичен еще хорошо сохранявшийся к XIX веку очень рослый, длинноголовый, широкоскулый тип, по антропологическим признакам более всего сходный с кроманьонцами верхнего палеолита Западной Европы, светлокожий, светловолосый и светлоглазый. Вот почему мы склонны связывать гуанчей с ливийцами-кихну египетских источников. Наряду с ними на Канарских островах, видимо, издревле жили низкорослые и круглоголовые, более темнокожие люди. Значительную часть населения островов составляют брюнеты средиземноморской малой расы европеоидов - сейчас уже невозможно сказать, обязаны ли острова появлением этого типа испанскому завоеванию, или и более ранним переселениям арабов, берберов, финикийцев, или же, наконец, этот тип с самого начала входил в состав гуанчских племен.

Заметим, что и туареги по многим антропологическим чертам напоминают кроманьонцев. Если они не так высокорослы, как кроманьонцы верхнего палеолита Европы или коренные гуанчи, то это естественно объясняется весьма скудным пищевым рационом, который, как подчеркивает Лот, только и возможен был в Сахаре нового времени. Смуглый цвет кожи туарегов объясняется, очевидно, непрерывным смешением с людьми средиземноморской, эфиопской и негрской рас начиная еще с периода полорогих .