Как уже отмечалось, вновь открытый, неведомый ранее мир Старый Свет увидел глазами первых очевидцев, испанских конкистадоров и католических миссионеров, которые, в свою очередь, восприняли его исходя из представлений привычного им европейского феодального общества, основанного на принципе вассалитета: на вершине социальной лестницы стоял правитель, ниже — военная знать разных рангов, обладающая соответствующим статусом и привилегиями и живущая образом жизни, свойственным тому, что вели феодалы; простой народ, как и положено, был вне системы вассальной зависимости и не имел, таким образом, ни прав, ни привилегий. Европейцы были ошеломлены и не скрывали своего изумления и восхищения очевидными культурными достижениями этого общества, как не скрывали они и резкого неприятия практики ритуальных человеческих жертвоприношений, описывая которые, впрочем, очень часто и очень многое преувеличивали, не всегда понимая также их реальное место в общей системе жизни местных жителей.

Но по мере того как аппетиты, порожденные колониальным грабежом, нарастали, возникла необходимость оправдания их, и потому стали довольно обычными утверждения прямо противоположного свойства, общий смысл которых сводился к тому, что индейцы — это общество кровавых дикарей, недостойных жалости. Такие взгляды, однако, встретили решительное возражение у части раннеколониальных деятелей и историков, среди которых были и потомки некогда правивших индейских династий, прошедшие школу европейской науки. Они старались защитить индейцев от физического уничтожения, доказывая, что при всех, как говорили тогда, «дьявольских заблуждениях» аборигены способны добиваться как интеллектуальных, так и общественных достижений, равнозначных европейским [227-229; 288; 384; 385; 388; 389 и др.].

По сути, эти два основных подхода (с некоторыми вариациями) просуществовали, конкурируя друг с другом, до второй половины XIX в., когда Л. Г. Морган в своей классической работе «Древнее общество», основываясь на разработанной им эволюционной теории, определил ацтекское общество кануна Конкисты как соответствующее по стадии своего развития позднеродовой военной демократии, на которой стояло, к примеру, общество ирокезов и индейцев пуэбло [23, гл. 7]. Слишком увлеченный стройностью своей теории, уверовавший в её универсальность, знакомый достаточно поверхностно с материалами о древнеацтекском обществе, выдающийся ученый серьезно ошибся. Моргановская конструкция социальной структуры ацтекского общества не встретила поддержки среди американистов, напротив, она породила активную и аргументированную критику. Особенно решительно возражали мексиканские ученые, прекрасно знавшие оригинальный материал, как письменный, так и в виде сохранившихся памятников материальной культуры и искусства. Своими многочисленными работами, а также изданием архивных источников раннеколониального периода (в том числе и индейского происхождения) они наглядно показали несоответствие реалий древнеацтекского общества с тем, как оно представлено в концепции Л. Г. Моргана. Неудивительно, что лишь незначительная часть авторов (главным образом англоязычных) разделяли его взгляды.

С начала XX в. в историографии древнеацтекского общества мало что принципиально нового было добавлено к тому, что уже было сделано в смысле общей оценки его социальной структуры. Так, до сих пор встречаются сторонники тезиса о формировании зачатков феодализма в социальной организации ацтеков [251, с. 39 — 57; 358, с. 1-83; 391, с. 785 — 788], а в одном из подобных сочинений древнеацтекское общество определяется как «квазифеодализм» [318, с. 38]. Предпринимались попытки анализа социальной структуры ацтеков и с позиций психоанализа, где она раскладывалась с учетом классических фрейдистских дефиниций «Оно», «Я», «Сверх-Я» и где классы и социальные группы попадали в категорию «Я» [166, с. 219 — 220]. Имеется в арсенале историографии и необычный вариант использования физической теории и терминологии применительно к социальным явлениям, социальной структуре прежде всего1. Однако показательно, что серьезных попыток возродить моргановский взгляд на древнеацтекское общество в чистом виде не намечается, не считая работы Дж. Вайяна, появившейся в 30-х годах [7]2.

В исследованиях по древнеацтекской социальной тематике последних 20-30 лет представлен самый широкий диапазон мнений — от общих утверждений о том, что небольшая часть господствующего класса эксплуатировала большинство остального населения [40, с. 40], до более или менее обстоятельных разработок проблемы.

Есть исследователи, которые выделяют в древнеацтекской общественной структуре главным образом «знать» и «простых людей» («плебеев») [214, с. 130; 222, с. 21]. Но большинство авторов видят в нем четыре [56, с. 180; 126, с. 280; 292, с. 34], пять [36, с. 34], семь [193, с. 89; 236, с. 115] и даже девять [380, с. 133-134] социально-классовых групп.

Наиболее часто ацтекское общество делят на знать, общинников, торговцев, ремесленников, безземельных и рабов, определяя их как «корпоративно-клановые группы» [40, с. 40; 105, с. 30; 118, с. 105; 214, с. 130]. Принадлежность к таким группам была наследственной, хотя внутри каждой из них, в свою очередь, имелась дифференциация [56, с. 180; 105, с. 29; 251, с. 44; 380, с. 133-134].

Возникает естественный вопрос относительно признаков, которыми руководствуются авторы, определяя сущность тех или иных классов или социальных групп. Единообразие здесь отсутствует. Некоторые исследователи общность происхождения дополняют и социальным признаком общности интересов [105, с. 29; 348, с. 67; 366, с. 70], при этом если знать была корпоративной клановой группой, потому что ей принадлежала власть в обществе, то общинники были корпоративной группой на основе другого признака — держания корпоративного права на землю общины [105, с. 29]. Знать и общинник — это два основных класса, имевших разные связи со средствами производства: первая владела землей, которую при определенных условиях обрабатывали вторые [214, с. 130]. Однако куда же отнести в таком случае торговцев и ремесленников? Ответ чаще один: знать и общинники — основные социальные классы, а торговцы и ремесленники являются лишь промежуточными группами [56, с. 180; 105, с. 28-29; 391, с. 781-782] (вариант: только торговцы — промежуточный слой, а ремесленники — это общинники [251, с. 44]. По сути, в данном случае в качестве признака для выделения социально-классовой группы признается также вид и характер деятельности, разделение труда вообще. Впрочем, чрезмерно последовательное использование признака «характер труда» привело одного из авторов к выводу, что особую, т.е. отдельную и достаточно большую, социальную группу составляли древнеацтекские носильщики [380, с. 134], а другого — что представители бюрократического аппарата являлись особым слоем, входившим вместе с ремесленниками и торговцами в промежуточный между знатью и общинниками класс [319, с. 781-782].

Выдвигалась и идея, согласно которой в качестве важнейшего признака, определяющего класс, было наследование или ненаследование социального статуса. Например, рабский статус не наследовался в этом обществе, значит, рабов не следует считать обладающими в полном смысле слова признаками самостоятельного класса [380, с. 134].

Понимая, что, основываясь только на понятии «закрытые корпоративные группы», невозможно объяснить сложный спектр общественных взаимоотношений, зарубежные исследователи применяют при выявлении механизма взаимодействия разных социальных классов и групп, реконструкции всей общественной картины известные теории социальной стратификации и социальной мобильности. По их мнению, в ацтекском обществе члены каждого сословия, страты, клана, группы, как бы их ни назвать, имели различные права собственности, различные обязанности в плане выплаты дани, различные политические права и др. Но в то же время имела место и социальная мобильность, выражающаяся как в возможности приобретения прав и обязанностей той или иной страты, так и потере их при определенных обстоятельствах («вертикальная мобильность») — Страты были неодинаковыми по значению и численности, по степени замкнутости. Главными из них были знать и общинники [105, с. 28; 222, с. 21], торговцы и ремесленники представляли собой промежуточный слой, в который могли также входить военные и административные чины; на самом низу находились рабы [105, с. 28]. В общем, по мнению сторонников этой теории, положение человека в древнеацтекском обществе наиболее полно соответствовало понятию «состояние», определяющему всю совокупность его экономических, политических, общественных функций [104, с. 191-192].

При всей неоднозначности и спорности предлагаемых идей необходимо отметить, что большинство исследователей рассматривают ацтекское общество как неэгалитарное, которое нельзя рассматривать в понятиях, свойственных позднеродовому строю. Древнеацтекская Мексика — это общество, где сложилось определенное разделение труда и, следовательно, определенная социальная дифференциация [213, с. 244]. Равным образом ошибочно проводить аналогии между ним и, например, античным обществом, в частности Римом [115, с. 874] (хотя попытки трактовать древнеацтекский мир через призму античности продолжаются [304, с. 260].

Для исследователей очевидно, что в пределах ацтекского государства в целом (включая все покоренные территории) существовали различные системы социальных отношений и эксплуатации [193, с. 91], разные формы зависимости — как политической, так и личной [105, с. 31].