Теперь, когда читатель познакомился с событиями, произошедшими в повести, надо рассказать, что в этом рассказе выдумка, а что основано на фактах; как была открыта древняя культура ольмеков.

История исследования ее интересна и по-своему драматична.

В конце мая 1946 года американский археолог Мэтью Стирлинг производил в штате Веракрус на юге Мексики археологическую разведку около маленькой ин­дейской деревушки, гордо названной местным учителем в честь прежней столицы ацтеков Теночтитланом. Сами исследования первоначально проводились в пяти километрах от деревеньки, в местности, называвшейся Сан-Лоренсо. Группа Стир-линга была немногочисленной: его жена Марион, постоянная спутница во всех странствованиях, помощник Филипп Дракер, фотограф и шесть рабочих-индейцев.

Вскоре выяснилось, что древние памятники встречаются не только в Сан-Лорен­со и Теночтитлане, но и около третьей деревушки — Потреро-Нуэво. Все дни иссле­дователи метались от одного места к другому, разыскивая, расчищая от густых зарослей, описывая остатки построек, статуи, алтари и другие каменные изваяния, проникая в глубокие пещеры и находя там древние сосуды. Надо было торопиться: заканчивался срок экспедиции, да к тому же и работу следовало завершить до на­ступления сезона дождей.

В этот день индеец-проводник Максиме повел их посмотреть на Эль Рей — «короля», как жители селения называли одно гигантское изваяние. По словам Мак­симо, оно было обнаружено совершенно случайно подле развалин Сан-Лоренсо.

Идти было трудно: сказывались жара и утомление.

Проводник привел исследователей в небольшой, но с крутыми склонами овраг, образованный ручейком, сбегавшим с высот Сан-Лоренсо (само городище было расположено на большом причудливых очертаний холме). Здесь стало чуть-чуть полегче, почти не чувствовалось палящего солнца: густые заросли по краям овра­га давали достаточную тень.

Еще несколько шагов — и все невольно остановились. Даже привыкший к самым неожиданным находкам Стирлинг был потрясен. Таких шедевров древнеиндейского искусства он еще не видел.

На дне оврага лежало гигантское изваяние из серовато-зеленого базальта — около трех метров в высоту и более двух метров ширины. Оно изображало голову юноши. Пухловатые губы были слегка раскрыты, как будто юноша пытался что-то сказать нашедшим его. Большие глаза грустно смотрели прямо перед собой. Корот­кий нос словно впитывал после многих столетий заточения в земле родной запах нагретых солнцем джунглей.

Плотно прилегающая к голове шапка походила на шлем воина с выпуклым гре­бешком посередине. Надо лбом этот гребешок заканчивался диском, к которому прикреплялись четыре раковины. Из-под завязок шлема виднелись массивные прямоугольные серьги.

«Вот Эль Рей!» — торжественно произнес после паузы Максимо.

Стирлинг очнулся от задумчивости. Да, конечно, перед ним был портрет какого-то древнего правителя! Раньше он уже встречал При раскопках подобные гигант­ские головы. Но ни одна из них не производила такого правдивого, величавого и одновременно трагического впечатления.

Кто создал это чудо? Да и вообще все эти скульптуры таили в себе не одну загадку. К какому времени они относятся? Почему они всегда изображают юно­шей? Почему, наконец, древние скульпторы всегда высекали одну голову, без тела? Никогда, несмотря на тщательные розыски, около этих изображений не находили ни одного фрагмента торса, рук, ног...

Тщательно измерив и несколько раз сфотографировав скульптуру, археологи двинулись обратно в деревню. Руководитель экспедиции, обычно веселый и раз­говорчивый, молчал. Он вспоминал все предшествующие события.

Попал в Сан-Лоренсо Стирлинг не случайно. Сюда привела его цепь разных и странных обстоятельств. И начались они достаточно давно.

В 1862 году подобную каменную голову неожиданно обнаружил около деревуш­ки Трес-Сапотес при своих исследованиях в Южной Мексике мексиканский географ Хосе Мельгар-и-Серрано. Он опубликовал ее изображение в двух своих работах, приписав изготовление этого памятника древним африканцам. Мельгар-и-Серрано считал, что найденная им скульптура изображает эфиопа, и доказывал, что в глубо­кой древности в этом районе Мексики жили пришельцы из Африки. Так неизвест­ный древний народ, создавший загадочное изваяние, обрел свое первое определе­ние. Впоследствии ему давалось еще много других.

Голова из Трес-Сапотес с тех пор была постоянным магнитом для ученых. В 1883 году мексиканец Альфредо Чаверо опубликовал рисунок любопытного ка­менного топора и указал, что изображение на этом предмете по манере исполнения очень близко к загадочной голове. Так появился второй памятник, связанный с не­известной древней культурой. В 1905 году крупнейший немецкий ученый-америка­нист Эдуард Зелер, путешествуя по Мексике, специально посетил Трес-Сапотес и осмотрел ту самую голову. Но и он ничего не прояснил, разве только доказал, что об эфиопских переселенцах говорить здесь не приходится: такие лица нередки и у индейцев.

Через сорок лет после публикации Мельгара новая находка опять привлекла внимание ученых к этому району Мексики. На этот раз речь шла о совсем неболь­шом предмете — статуэтке, но зато изготовленной из самого драгоценного у древ­них индейцев материала — нефрита.

Этот красивый самоцветный камень обладает необыкновенным разнообразием окраски. Среди его разновидностей встречаются и молочно-белые, и серовато-голу­бые, и зеленые оттенки — от цвета молодой травы до почти черного. И всем им свойственна мягкость и глубина тона с особым влажно-маслянистым блеском. Тонкие пластинки нефрита при ударе издают очень мелодичные, чистые и протяж­ные звуки. Не менее интересны и важны его физические свойства. Он очень вязок.

По свидетельству академика А. Е. Ферсмана, не раз случалось, что неопытный ми­нералог разбивал о глыбу нефрита стальной молоток, пытаясь отколоть от нее обра­зец. И вместе с тем минерал этот сравнительно легко поддается обработке, хорошо режется и оттачивается. Все эти качества и привлекли к нему внимание человека еще в глубокой древности.

Для древних обитателей Мексики нефрит был самой большой ценностью, пре­восходившей даже золото. Соратник Кортеса солдат Берналь Диас в своих воспо­минаниях рассказывает любопытный эпизод. Когда испанцы вынуждены были от­ступить из Теночтитлана, многие солдаты нагрузились золотом. Все они потом при переправе через канал, отягченные ношей, погибли. «Я сам, — пишет Берналь Диас, — никогда не страдал алчностью, а посему забрал лишь четыре чальчиутля1, которые мне очень пригодились, когда пришлось лечиться от ран и прикупать съестное».

Итак, при обработке поля около городка Сан-Андрес-Тустла, в том же штате Веракрус, какой-то крестьянин нашел в земле небольшую нефритовую статуэтку. Все в ней было странно и необычно. Толстенький с лысой, слегка откинутой назад головой, с широко открытыми глазами человечек сидел, поджав под себя ноги. На его плечи была накинута короткая накидка, что-то вроде пелерины; нижняя часть лица закрыта своеобразной полумаской в виде утиного клюва. Обе эти детали еще не встречались на древних индейских памятниках. Но самым интересным и волную­щим были, конечно, иероглифические надписи, покрывавшие статуэтку со всех сторон. По внешнему виду они напоминали древнемайяскую письменность.

Из зтих надписей понятна была только одна, на передней части статуэтки. К это­му времени ученые уже разобрались в системах, с. помощью которых древние обита­тели Мексики записывали свои даты. Так вот, в переднем столбце на статуэтке из Тустлы была написана немыслимо ранняя для майя дата: 14 марта 162 года нашей эры! А ведь самые древние памятники майя, известные тогда, датировались на три-четыре века позже!

Остальные надписи, имевшие курсивный характер (что указывало на значи­тельное развитие письменности), были совершенно непонятны и ничего не могли сказать ученым. Кстати, они остаются нерасшифрованными до сих пор! Прошло еще более двадцати лет.

В 1925 году Тулэйнский университет (США) направил в малоизученные обла­сти Мексики, Гватемалы и Никарагуа археолого-этнографическуго экспедицию. Она состояла всего из двух ученых: датчанина Франса Блома и американца Оливе­ра Лафаржа, но эти двое стоили многих! Их любознательность, энергия и настойчи­вость просто потрясали. Они проби­рались через непроходимые джунгли, преодолевали болота, поднимались на почти недоступные горные вершины и нашли множество интереснейших па­мятников прошлого (о которых потом рассказали в своей книге «Племена и храмы»). Но самую замечательную свою находку Блом и Лафарж по иронии судьбы так и не сумели по-настоящему понять и оценить.

Спускаясь на лодке по притоку реки Тонала/исследователи прибыли на небольшой остров Ла-Вента; он был весь окружен труднопроходимыми болотами и мангровыми зарослями. При первом же осмотре оказалось, что Ла-Вента изобилует остатками древних построек (в том числе круп­ной пирамиды) и большими камен­ными скульптурами. И те и другие были покрыты буйной тропической растительностью. С помощью местных жителей — индейцев Блом и Лафарж немного расчистили от нее городище, составили его приблизительный план и сфотографировали несколько извая­ний. Самым удивительным из них ока­залась огромная каменная голова, по­хожая на памятник в деревушке Трес-Сапотес.

Честь определения загадочной культуры принадлежит американско­му ученому и мексиканскому худож­нику-энтузиасту.

В 1929 году директор Музея американских индейцев в Нью-Йорке Маршалл Сэвилл опубликовал небольшую работу. В ней были описаны древние вещи (ри­туальные топоры, статуэтки, маска), изготовленные из самых различных минералов (нефрит, жадеит, авантюрин, гранит, хлоромеланит). Объединял их стиль — совер­шенно не похожий на другие, энергичный, сильный и очень выразительный. Второй общей чертой их была характерная передача черт человеческого лица: крупный, как бы приплющенный нос, продолговатые, косо поставленные глаза. Полуоткры­тый рот, из которого торчали крупные клыки, напоминал оскал морды рычащего ягуара. Совершенно ясно, что все они принадлежали к какой-то одной культуре. Но где и кем она была создана?

Сэвилл вспомнил недавно опубликованную книгу Б лома и Лафаржа, давнюю работу мексиканца Чаверо. Если изучаемые им вещи были все небольших разме­ров, следовательно, их могли унести далеко от первоначального места их изготовле­ния, то такие монументальные скульптуры, как головы из Трес-Сапотес и Ла-Венты, явно не годились для дальних перевозок. А художественное сходство между этими двумя группами вещей было несомненным. Значит, рассуждал Сэвилл, место расцвета загадочной культуры надо искать где-то на территории Южной Мексики, в районе прибрежной полосы штатов Веракрус и Табаско. Но там же найдена и ста­туэтка из Тустлы! Значит, центр этой культуры находился где-то недалеко от города Сан-Андрес-Тустла.

Но кто ее создал? И на этот вопрос исследователь сумел ответить не менее ло­гично. По сведениям ацтеков и первых испанских хронистов, в прибрежных районах Мексиканского залива некогда жили ольмеки. Как они сами называли себя, оста­лось неизвестным, потому что слово «ольмек» по происхождению ацтекское и озна­чает «житель Ольмана», или «житель Каучуковой страны». Именно отсюда ацтеки получали каучук для своих мячей, используемых в очень важной ритуальной игре. Со времени выхода из печати этой небольшой, но очень важной работы Сэвилла термин «ольмекский» стал применяться ко многим памятникам, найденным в этих областях Мексики. Так неизвестный древний народ получил (после «эфиопов» Мельгара-и-Серрано) свое второе имя, оказавшееся, как мы увидим, очень устой­чивым. Сэвилл сумел ответить и еще на один вопрос: о причинах появления в рас­смотренных им скульптурах черт ягуара. Он показал, что в древних индейских мифах одно из самых могучих божеств имело ягуарий облик. Следовательно, сход­ство с ягуаром было не случайным.

Талантливый мексиканский художник и этнограф Мигель Коваррубиас был страстным коллекционером индейских древностей. Странствуя по своей родной стране в 30-е годы нашего века, он приобрел целый ряд относящихся к ольмекской культуре статуэток из нефрита, серпентина, жадеита и других пород камня. С этого момента Коваррубиас увлекся искусством таинственного народа на всю жизнь. Он тщательно изучил и подобные предметы, находившиеся в коллекциях великого мексиканского художника Диего Риверы (он тоже был страстным собирателем) и других любителей старины.

С увеличением числа найденных подобных памятников выяснилось, что область их распространения (судя по местам находок) далеко выходит за пределы штатов Веракрус и Табаско, где были обнаружены первые статуэтки. Основная масса их была найдена в мексиканских штатах Веракрус, Табаско, Чиапас, Герреро, Оахака, Морелос и Южная Пуэбла, но отдельные экземпляры встречались и в долинах Мехико, Толуки, Тлашкалы, а также на Юкатане, в Гватемале и Сальвадоре. Из этого Коваррубиас сделал правильный вывод, что, где бы ни был центр их изготов­ления, эти вещи высоко ценились уже в древности и были унесены ольмеками при их странствиях. А следовательно, мы можем говорить о следах их влияния и в этих районах. Далее, уже тогда мексиканский энтузиаст высказал мнение — и оно оказалось пророческим, — что цивилизация ольмеков древнее других высоких культур Центральной Америки. Наконец, он привел очень интересные этнографические параллели: оказалось, что индейцы Южной Мексики до сих пор верят в маленьких шаловливых карликов с детскими лицами — хозяев воды.

И здесь на сцену выступает Мэтью Уильяме Стирлинг.

Еще в 1918 году студент Калифорнийского университета Стирлинг заинтересо­вался фотографией маленькой маски из нефрита, изображавшей «плачущего мла­денца». Во время поездки в Европу, в 1920 году, он увидел ее в подлиннике в бер­линском музее и был потрясен материалом и мастерством исполнения. Это был великолепный, почти прозрачный нефрит сине-голубого цвета. С этого момента, как писал впоследствии сам Стирлинг, мысль о неизвестном древнем народе, создавшем эту маску, никогда не покидала его.

Между прочим, ольмекские изделия из нефрита благодаря своему необычному стилю и художественной выразительности покорили не только Стирлинга. Мар­шалл Сэвилл ознакомился в 1890 году с «топором Кунца» — первым опубликован­ным памятником из нефрита — и с тех пор десятилетиями искал вещи, близкие ему по стилю. Мы уже знаем, к чему это привело.

Подобные истории можно рассказать и про других коллекционеров. Я сам «за­болел» ольмеками осенью 1945 года, после того как обнаружил в Государственном Эрмитаже прекрасную статуэтку сидящего бога.

В 1921 году Стирлинг поступил на работу в отдел археологии Смитсоновского института в Вашингтоне и получил доступ к исследованиям. Но только с 1932 года, когда он стал заведующим этим отделом, Стирлинг смог начать подготовку к осу­ществлению своей давней мечты. Однако для этого надо было преодолеть немало трудностей, и в первую очередь решить сложный вопрос о денежных средствах на раскопки.

В 1938 году он вместе с женой почти без денег отправляется на свидание с ги­гантской головой из Трес-Сапотес. Но эта поездка была не только осуществлением давней мечты. Опытный археолог, Стирлинг сразу же распознал, что здесь перед ним не одиночный памятник, а останки древнего города. Первого города таинствен­ного народа! Причем развалины его имели внушительные размеры. В густых тропи­ческих зарослях виднелись полупогребенные изваяния, под холмиками угадыва­лись остатки зданий. Надо во что бы то ни стало добыть средства для раскопок!

В 1939 году необходимые для экспедиции деньги были получены. И осенью того же года небольшой отряд археологов прибыл на городище.

Работы было много, но результаты окупили ее с лихвой. Прежде всего выясни­лось, что Трес-Сапотес — город с весьма давней историей. Верный и точный свиде­тель — керамика — отчетливо это показывала. Двадцать рабочих трудились целый день, чтобы полностью раскопать гигантскую голову. И вот наконец она освобожде­на от земли. Впечатление было ошеломляющим! Высота монолита достигала ста восьмидесяти сантиметров, окружность — почти пяти с половиной метров, а вес, по оценке Стирлинга, равнялся десяти тоннам! И это когда ближайшие раз­работки камня находились на расстоянии в несколько десятков километров. Сколь­ко же человеческих усилий (у древних индейцев не было тягловых животных) надо было затратить, чтобы доставить сюда подобную каменную глыбу...

Таких голов в деревне Трес-Сапотес оказалось целых три! И везде юношеские лица с небольшими широкими носами, припухлыми губами и миндалевидными гла­зами. Это явно были чьи-то портреты! Стирлинг решил, что эти изваяния увекове­чивают выдающихся ольмекских правителей и являются мемориальными памятни­ками.

Остатки строений в Трес-Сапотес, в противоположность скульптуре, не вызвали особого удивления или восхищения археологов. Теперь это были небольшие холмы, а в древности — довольно простые со­оружения с глинобитными стенами, крытые соломой и стоявшие на не­высоких насыпных платформах-фун­даментах. Ничего близкого к величест­венной архитектуре майя или сапотеков здесь обнаружено не было.

За два полевых сезона (1939/40 го­да) раскопки выявили в Трес-Сапотес немало и других монументальных скульптур; создавалось впечатление, что ольмеки были народом, у которого ваяние преобладало над другими формами изобразительного искусства. Всеобщее восхищение, а вместе с тем и новые загадки вызвала каменная плита, обозначенная археологами ли­терой — стела А. В центре изображе­ния виднелась странная человекопо­добная фигура, почти вдвое выше нор­мального роста, с головным убором в виде высокого колпака. По бокам ее находились еще два персонажа, обра­щенные в профиль к центральному; у левого в руке был длинный нож или кинжал, а второй держал за волосы отрезанную человеческую голову. Значит, у ольмеков, так же как и у дру­гих народов Америки, в древности су­ществовали человеческие жертвопри­ношения. Все три фигуры стояли на стилизованной голове чудовища, а над ними как бы парила в воздухе огромная маска какого-то божества, опять с ягуарьими чертами.

Возвращаясь с раскопок в Трес-Сапотес, Стирлинг познакомился в Мексике с Мигелем Коваррубиасом. Талантливый художник и страстный коллекционер, тот сразу же подружился с американским археологом, оценил по достоинству значение его открытий и поддержал его гипотезу о древности ольмекской культуры.

Наконец пришла очередь и Ла-Венты. Действительность превзошла все ожи­дания.

Уже Блом и Лафарж, а затем и сам Стирлинг при проведении разведок обнару­жили на этом небольшом песчаном островке ряд памятников явно ольмекского про­исхождения — гигантские головы, стелы с рельефами, своеобразные столообраз­ные алтари. При раскопках в 1942 — 1943 годах американская экспедиция не только открыла новые монументы, но и выявила в них принципиально новые, дотоле неиз­вестные черты загадочной древней культуры.

Центр Ла-Венты составляло сравнительно небольшое (около полутора гекта­ров) возвышение в центральной части острова. Здесь-то древние строители и рас­положили главный комплекс, состоящий из большой пирамиды, площади к северу от нее, огражденной длинными насыпями и рядом базальтовых колонн. Далее шла странная на вид постройка, получившая название «гробницы из каменных стол­бов», а завершала все небольшая ступенчатая пирамида, служившая в древности подставкой какому-то сооружению (храму?) из дерева. Центральная ось всего этого комплекса была довольно точно ориентирована с юга на север. А вокруг него находилось множество скульптурных изваяний.

Трудно описать или даже перечислить все, что было найдено Стирлингом в Ла-Венте. Укажем лишь на несколько самых замечательных открытий, сказав при этом, что в три сезона, проведенных на этом городище, американский археолог сумел раскопать далеко не все. Позднее в Ла-Венте работало еще несколько экспе­диций, тоже не исчерпавших до конца все археологические сокровища, находящие­ся там.

В Трес-Сапотес находилась одна гигантская голова, как мы помним, послужив­шая первым толчком для открытия ольмекской культуры. В Ла-Венте их было четы­ре! В каждом случае — юношеские лица, везде — своеобразные шлемы, но с раз­личными орнаментами на передней их части. Поражали своим скульптурным искус­ством и «алтари». Это условное название было дано археологами непонятным ка­менным монументам в виде больших кубов. Самым выдающимся из них был, конеч­но, алтарь номер пять (по нумерации Стирлинга). На двух боковых сторонах его в низком рельефе изображены четыре жреца, несущие на руках жестикулирующих и, очевидно, кричащих детей, а на передней — крупная горельефная мужская фигу­ра, появляющаяся из глубокой ниши, оформленной как раскрытая пасть ягуара. На вытянутых вперед руках этого жреца или правителя лежит ребенок. В отличие от детей на боковых рельефах он кажется безжизненным или спящим — таким спокойным и застывшим передано его маленькое тельце с прижатыми к бокам рука­ми и вытянутыми ножками.

К северу от пирамиды, как уже упоминалось, лежала большая площадь. Она была ограждена со всех четырех сторон частоколом из поставленных вертикально базальтовых столбов. Такие призматические отколы, представляющие собой при­родные колонны, довольно часто встречаются в месторождениях базальта, но ни в Ла-Венте, ни в окрестностях городища никаких каменных пород не имелось. Зна­чит, все памятники, в том числе и окаймление площади, были сделаны из базальта, доставленного на этот островок издалека. Но откуда?

Посреди площади высилось странное сооружение из тех же базальтовых пяти­гранных в сечении призм: нечто вроде домика, но без окон, наполовину закопанного в землю. Крышу его составляли девять таких же базальтовых монолитов длиной до трех метров, плотно уложенных на вершины столбов ограды. Когда четыре из них были с немалым усилием сняты, Стирлинг спустился внутрь, как он надеялся, этого погребального сооружения.

Это был в самом деле склеп, в котором некогда захоронили останки каких-то представителей знати, может быть, правителя, его жен и детей. В глубине подзем­ной комнаты находилось возвышение, облицованное камнем. На нем среди рассы­панной яркой красной краски лежали останки человеческих костей, принадлежав­шие по крайней мере трем погребенным. А рядом с ними беспорядочной грудой были навалены сокровища.

Чего здесь только не было! Статуэтки стоящих и сидящих людей, каких-то урод­цев, лягушек, улиток, украшения в виде цветов, бусы, серьги — все из зеленого и голубого нефрита, превосходно обработанного. Конечно, не было недостатка и в изображениях ягуара, культом которого, как метко выразился один исследова­тель, ольмеки были просто одержимы.

Там, где некогда покоилась голова правителя (кости в болотистой почве Ла-Венты сохраняются очень плохо), лежал странный головной убор — некогда, оче­видно, символ власти и могущества его владельца. Шесть длинных игл морского ежа были нанизаны на веревку, каждая игла отделялась от другой несколькими нефритовыми украшениями в виде цветов и листьев. На лице погребенного была когда-то помещена деревянная маска, инкрустированная также нефритом и перламутром. Она, конечно, почти истлела. Здесь же лежали и большие нефритовые серьги.

Но самой драгоценной вещью, по мнению ученых, была найденная в этой гроб­нице небольшая статуэтка из голубовато-белого, великолепно отполированного нефрита. Она изображала сидящую молодую женщину, очевидно, знатную; в ее сложенных на груди руках находилось зеркальце. Тщательно расчесанные волосы спереди образуют челку, а сзади падают до плеч. Овальное личико ее с большими миндалевидными глазами и с едва заметной улыбкой Джоконды спокойно и при­ветливо. Мастер, создавший эту статуэтку, несомненно был очень талантливым скульптором.

Гробница из базальтовых столбов была не единственным погребением в Ла-Венте. Совсем неподалеку от нее Стнрлинг нашел каменный саркофаг в виде ягуа­ра, в котором возле останков погребенного также находились нефритовые вещи. Все указывало на то, что в ольмекское время этот небольшой остров был важней­шим святилищем народа, где не только совершались главные религиозные церемо­нии, но и хоронили вождей, верховных жрецов или правителей.

Вот о чем вспомнил Мэтью Стирлинг, возвращаясь в свой лагерь после свида­ния с новой гигантской головой — самой большой из всех подобных памятников обнаруженной им ольмекской культуры.

Раскопки в Сан-Лоренсо, Теночтитлане и Потреро-Нуэво продолжались два года — 1945 и 1946. Они, конечно, носили чисто разведочный характер, были лишь зафиксированы важнейшие скульптурные памятники, находившиеся на поверх­ности (пятнадцать в Сан-Лоренсо и четыре в Потреро-Нуэво), заложены несколько пробных шурфов. На детальное исследование этого несомненно большого городища у Стерлинга не хватило ни времени, ни средств.

И все же даже такой беглый обзор Сан-Лоренсо дал удивительные результаты. Было обнаружено пять колоссальных голов — загадка номер один ольмекской культуры, — монументальные статуи правителя с жезлом в руках и женщины с ягуароподобным ребенком, алтари: один лавентского типа с фигурой в нише, другой — с атлантами, поддерживающими поднятыми руками небесный свод. Атланты эти вовсе не напоминали могучих гигантов античного мира, это были сим­патичные пухлые младенцы.

На всех памятниках виднелись следы преднамеренных разрушений, иногда столь жестоких, что трудно было даже догадаться, что они некогда изображали.

Именно на этом городище Стирлинг наконец нашел объяснение давно мучившей его (и других исследователей) загадки: почему ольмеки были так одержимы куль­том кошачьего хищника. Среди открытых скульптур две изображали могучего ягуа­ра, сжимавшего в своих объятиях женщину. Теперь стали понятны и младенцы — полулюди-полуягуары. Эти скульптуры поведали, что древний народ, живший не­когда здесь, верил, что их предком, их родоначальником был сын ягуара и первой женщины. В далекие древние времена люди считали, что животные некогда могли говорить и поступать, как люди. Отсюда — многочисленные предания, сказки, мифы у всех народов земного шара, что тот или иной зверь — родственник или ро­доначальник какого-то племени. Не составляли исключения в этом отношении и ольмеки.

И здесь мы можем проститься с Мэтью Стирлингом. Больше он уже не копал на ольмекской территории. После Сан-Лоренсо американский ученый проводил архео­логические раскопки в Панаме, Эквадоре и Коста-Рике. В январе 1973 года откры­ватель ольмекской цивилизации скончался. Но основное дело его жизни было про­должено другими исследователями.

Еще при жизни Стирлинга археологи снова обратились к Ла-Венте. В 1955 году туда была направлена новая экспедиция. Она проработала на городище несколько лет и сделала новые, иногда ошеломляющие открытия. В этих раскопках принимали участие теперь не только американские, но и мексиканские исследователи. Надо было спешить: на острове была обнаружена нефть и рабочие Мексиканской нацио­нальной нефтяной компании буквально наступали на пятки археологам.

К этому времени физики разработали совершенно новый способ датировки по радиоактивному изотопу углерода, С-14, — метод несравнимо более точный, чем все прежние, применявшиеся археологами. В результате таких исследований в Ла-Венте и других местах, о которых я расскажу ниже, выяснилось, что правы оказа­лись Коваррубиас и Стирлинг. Теперь ольмекская культура датируется временем около XII — VI веков до нашей эры.

Это было первой сенсацией. Не замедлили явиться и другие.

Выяснилось, например, что Ла-Вента имеет не один, а несколько культурных слоев, то есть, переводя с языка археологии на обычный, это обозначало, что она существовала продолжительное время, около семи веков. При расчистке большой пирамиды обнаружилось, что форма ее совершенно необычна. Вес пирамиды Центральной Америки имели ступенчатую форму. Стирлинг считал, что таков в древно­сти был облик и лавентской. Но при составлении детальной контурной карты посе­ления археолог Хейзер с удивлением увидел, что большая пирамида в Ла-Венте имела форму конуса или, образно говоря, гигантской граммофонной трубы, опроки­нутой раструбом вниз. Более того: на боках конуса чередовались продольные вы­ступы (всего их было десять) и желобчатые углубления, шедшие сверху вниз. Хей­зер долго ломал голову, по какой причине древние строители придали такой не­обычный облик своему сооружению, но все было тщетно. Разгадка пришла неожи­данно и случайно. Как-то раз археолог летел на самолете над горами Тустлы и вдруг увидел, что лавентская пирамида почти в точности повторяет вид многочис­ленных вулканов, расположенных вокруг озера Катемако. Они имели конусообраз­ную форму и совершенно такие же выступы и углубления на склонах. Итак, ольмеки в память оставленной родины воздвигали на ровном острове подобие горы, почи­тавшейся некогда на далекой отчизне. Эта искусственная гора вышиной теперь в тридцать три метра (в древности она могла быть выше) сооружена из глины, по­крытой сверху плотным известковым раствором, по крепости близким к цементу. Хейзер подсчитал, что воздвижение этой пирамиды было связано с колоссальным объемом работ: даже если бы на строительстве трудилось более тысячи человек, то им потребовалось бы не менее восьмисот дней.

Кстати говоря, предположение о том, что жители Ла-Венты первоначально жили в горной области, скоро подтвердилось. Археологов давно интересовало, от­куда ольмеки брали базальт для своих скульптурных памятников. Минералоги доказали, что все монолиты доставлены со склонов тех же гор Тустлы.

Новые находки были обнаружены и на церемониальной площади. Один из рабо­чих, расчищая ее поверхность, заметил на одном участке что-то необычное. Участ­ник экспедиции, мексиканский археолог Эдуардо Контрерас, спешно принялся за работу. Скоро его изумленному взору предстало удивительное зрелище.

Шестнадцать статуэток из нефрита и серпентина были укреплены в почве, обра­зуя живописную группу. Четырнадцать из них были обращены лицами к двум остальным, стоявшим спиной к шести вертикально воткнутым в землю нефритовым топорам. Особенно замечателен был один человек из этой пары. Сделанный в отли­чие от остальных из красновато-розоватого гранита без всякой шлифовки, каза­лось, он изумленно или испуганно взирал на столпившихся перед ним. Вполоборота к нему, словно обращаясь с речью к собравшимся, стояла другая фигура из почти белого нефрита; сама поза, а также удлиненная голова, полураскрытый рот, круп­ный нос, косо поставленные большие глаза показывали, что скульптор пытался особо выделить этот персонаж, подчеркнуть власть и знатность изображенного.

Для археологов было ясно, что этой скульптурной группой увековечено какое-то чрезвычайно важное событие в жизни обитателей Ла-Венты. Но какое? То, что этой сцене придавалось очень большое значение, подтверждалось другим обстоятельст­вом. После того как топоры и фигурки были расставлены, тайник был тщательно закрыт и вся площадь покрыта толстым слоем оранжевой, плотно утрамбованной глины. Такое покрытие позже было возобновлено (обычная вещь в жизни древних и современных поселений; вспомним хотя бы, как накладывается на улицах наших городов новый слой асфальта), на этот раз из розового цвета глины. Через некото­рое время розовое покрытие было сменено на желтое, а затем на белое. И вот затем (никто не знает когда) кто-то пробил узкий колодец прямо над жертвоприноше­нием, удостоверился, очевидно, что приношение в порядке, и снова засыпал его. Из этого ясно, что у ольмекских жрецов были какие-то «инвентарные описи» или планы погребенных сокровищ, по которым они и проверяли время от времени их наличие. Но из этого также следует, что «приношение номер четыре» имело какое-то особо важное, культовое или историческое значение.

Шли годы, исследование ольмекской культуры продолжалось. Памятники таин­ственного народа археологи обнаруживали в различных районах Мексики, иногда довольно далеко от его родины — в штатах Веракрус и Табаско. Причем не малень­кие изделия вроде статуэтки из Тустлы, а большие рельефы и статуи. И не только на территории Мексики, а иногда и в горах Гватемалы или на отделенном многими сотнями километров тихоокеанском побережье Сальвадора.

Так, около местечка Чалькацинго (восточная часть штата Морелос) были най­дены интересные рельефы на скалах. В 70-е годы здесь работала экспедиция под руководством Дэвида Гроува, раскопавшая древнее поселение. Выяснилось, что в Чалькацинго жил какой-то другой народ, а рельефы несомненно в ольмекском стиле были изготовлены либо группой ольмекских колонистов, обосновавшихся в этом городе, либо (как считают некоторые специалисты) были памятниками крат­ковременного завоевания этого древнего города ольмеками. Гроув, а за ним и дру­гие исследователи предположили, что ольмеки в погоне за драгоценным нефритом основывали на важнейших торговых путях небольшие крепости-поселения. Через них и проходили ольмекские караваны, их вели опытные предводители, которые были одновременно и купцами, и разведчиками.

Открытия следовали одно за другим. Исследователи давно обратили внимание, что архитектура ольмеков значительно уступала их скульптуре, из-за этого их и на­зывали иногда «народом ваятелей». Но столь характерных для позднейших цивили­заций Центральной Америки настенных росписей у ольмеков найдено не было. По­этому ученые решили, что живопись у них не существовала. Действительность еще раз показала, как опасны иногда бывают преждевременные выводы.

В 1966 году двое любителей-археологов — Гэй и Грифин путешествовали по штату Герреро на тихоокеанском побережье Мексики, разыскивая там ольмекские памятники. Велико же было их изумление, когда один из жителей селения расска­зал им о каких-то рисунках в близлежащей пещере под названием Хуштлауака. Гэй и Грифин - сразу же устремились туда. Путь под землей продолжался более километ­ра; они то с великим трудом проползали через узкие лазы-переходы, то проходили зал за залом среди сталактитов и сталагмитов, спугивая неисчислимые полчища летучих мышей. Но самоотверженность исследователей была вознаграждена: в слабом желтом свете керосиновых ламп показалась великолепная фреска, несо­мненно принадлежавшая ольмекскому времени.

Высокая (около двух метров) мужская фигура правителя или божества проти­вопоставлена второй, маленькой, жалкой и скорчившейся у его ног. На владыке — черный плащ, наброшенный на левое плечо, он полуприкрывает его красную с гори­зонтальными полосами одежду. Лицо расписано черной краской. На голове — высокий шлем, увенчанный пучком зеленых перьев кецаля, в ушах — крупные дисковидные нефритовые серьги, на ногах — сапоги из шкуры ягуара. Руки в длин­ных перчатках тоже из шкуры ягуара протянуты к маленькому персонажу; в пра­вой — причудливой формы жезл, имеющий четыре отростка, левая крепко сжимает толстую веревку, идущую от пояса коленопреклоненного почитателя или побежден­ного.

Через два года, вдохновленный примером Гэя и Грифина, Дэвид Гроув также отправился в горы штата Герреро. И он нашел вторую серию ольмекских росписей всего в тридцати километрах от Хуштлауаки, в местности Оштотитлан.

Сюжеты оштотитланских росписей несколько отличались от хуштлауакских. Здесь и изображение сидящего на троне человека с красновато-коричневым телом, в необычном костюме. На его голове — маска, передающая голову какой-то хищ­ной птицы с мощным клювом, огромным желтым глазом и пятнистыми зелеными ушами. Руки сидящего покрыты пышными перьями зеленого и красного цвета. Изумрудная нагрудная пластина и такого же цвета узкая набедренная повязка до­полняют его наряд. Вся фреска настолько необычна для ольмекского искусства, что, если бы не трон — опять-таки в форме головы ягуара, — многие исследовате­ли заколебались бы в ее определении.

Зато вторая фреска выдержана в чисто ольмекском духе. Типично ольмекская человеческая фигура стоит, подняв правую руку и опустив вдоль тела левую. Кроме светлого лица, все тело персонажа окрашено в черный цвет. Перед ним — разъ­яренная ягуариха, поднявшаяся на дыбы, пасть ее оскалена. Но странно одно: жи­вотное не нападает на человека, а явно бежит от него.

Но вернемся из глухих дебрей штата Герреро к Сан-Лоренсо, который был основным местом действия нашей повести.

Молодой американский археолог Майкл Ко возглавил небольшую экспедицию Йельского университета и копал в Сан-Лоренсо три полевых сезона (1966 — 1968 го­ды). Так прояснилась многовековая история этого городища.

Первым делом после сооружения лагеря началась работа по составлению топо­графической карты, работа трудоемкая и сложная, но совершенно необходимая. И она принесла удивительные результаты: когда все промеры были нанесены на бумагу, то исследователи увидели, что плато Сан-Лоренсо... искусственного проис­хождения. Да, да, не удивляйтесь! Возвышенность высотой около пятидесяти мет­ров и почти километровой длины была в древности насыпана ольмеками вручную. Можно было себе представить, как древние обитатели из поколения в поколение тащили корзинами землю и высыпали ее на постепенно увеличивающийся холм. Эта работа по объему превосходила даже всемирно известную пирамиду египетского фараона Хуфу (Хеопса). На искусственное происхождение насыпи прежде всего указывала строгая симметричность формы, на плане ясно выступали «языки» — своеобразные узкие выступы, вдававшиеся в долину, и перемычки, соединявшие отдельные высокие точки плато. Это же подтвердили последовавшие раскопки. Чем вызывалась такая сложная планировка сооружения, сказать невозможно. При же­лании, конечно, в очертаниях насыпи на карте можно увидеть две головы ягуаров с раскрытыми пастями, языками и клыками, но такое толкование может быть и чистой фантазией. На вершине плато было найдено двадцать углублений различной формы и размеров. Исследование их показало, что в древности это были водоемы-резервуары с выложенным вулканическим туфом дном и стенками.

Раскопки принесли очень важные данные и по хронологии поселения. Стирлинг, а за ним и остальные ученые считали Сан-Лоренсо городищем сравнительно поздним. Радиоуглеродный анализ углей из пылавших некогда кухонных костров рассеял в прах это утверждение. Оказалось, что Сан-Лоренсо зародилось около 1300 года до нашей эры, а расцвета своего достигло после 1200 года до нашей эры, когда там появились ольмеки. Величественный город просуществовал до IX века до нашей эры и затем по неизвестным причинам впал в забвение. Потом его ожидал новый подъем, но эти события уже выпадают из хронологических рамок нашей повести.

Раскопки Ко в Сан-Лоренсо выяснили еще одно любопытное и важное обстоя­тельство. Как уже говорилось выше, большинство скульптур было изуродовано. Но это не было актом вандализма или надругательства вторгшихся завоевателей. Все эти памятники были затем тщательно погребены, иногда даже с сопроводительны­ми жертвоприношениями. Так, памят­ник двадцать первый (Ко нумеровал их по мере того, как находил) — рель­еф с изображением бегущего койота был положен лицом вниз на приноше­ние из шести топоров из серпентина и нескольких брусков из того же мине­рала. Затем все было тщательно засы­пано землей. По оценкам того времени, когда совершалась эта церемония, та­кое жертвоприношение изуродованно­му рельефу было неизмеримо значи­тельнее, чем, скажем, золотые медали, которые помещались при закладке сооружений в XIX веке.

Конечно, экспедиция Йельского университета не исчерпала всех архео­логических и художественных сокро­вищ, таящихся в Сан-Лоренсо, там осталось немало и для будущих иссле­дователей. Но работу Ко трудно пере­оценить, и все интересующиеся ольмекской культурой должны быть признательны ему.

Вряд ли стоит в этой книге под­робно описывать все исследования, которые велись на земле потомков священного ягуара. Хотелось лишь рассказать о нескольких замечатель­ных находках, являющихся своеобразными опорными точками повести, чтобы читатель имел возможность бес­пристрастно сравнивать подлинные исторические факты и вымыслы. Но все же перед тем, как закончить, сле­дует в двух словах сказать, что же теперь известно об ольмеках.

Ученые-американисты в результате многолетних упорных исследований выяснили многое об этом загадочном народе. Мы теперь знакомы не только с его изобразительным искусством и материальной культурой, но и с со­циальной структурой ольмекского об­щества, имевшей раннеклассовый ха­рактер, как в древнем Шумере и Егип­те. Известны время его становления, расцвета и падения; можно даже пред­положить, что было причиной заклю­чительных грозных событий. Ольмекское государство было сметено про­двигавшимися с юго-востока народа­ми майя.

В основных чертах восстановлена и древняя религия ольмеков, их куль­товые обряды, связанные с плодоро­дием кукурузы, циклические праздни­ки, имевшие очень важное значение в их жизни. Религия в те времена без­раздельно господствовала во всех видах идеологии.

Между учеными давно идет горя­чий спор, на каком языке говорили сыны ягуара. Автор этой книги присоединяется к тем, кто видит в ольмеках предков будущей большой языковой группы, включающей майя, — михе-уаве-соке. Поэто­му имена всех действующих лиц взяты из реконструированного языка прото-майя-соке.

Все эти научные данные и позволили восстановить живую картину давно про­шедших событий в Сан-Лоренсо и его окрестностях.

Особо стоит вопрос о доколумбовых связях Старого Света и обоих материков Америки. Некоторые зарубежные исследователи, пораженные таким ранним рас­цветом ольмекской цивилизации, склонны приписывать ее начало какому-то посто­роннему толчку, видят в ней результат появления в Центральной Америке группы мореплавателей из какого-либо культурного центра Старого Света. Так, известный путешественник Тур Хейердал считает, что ольмекская культура обязана своим возникновением пришельцам из Египта. Собственно говоря, с целью доказать эту гипотезу он и предпринял свой легендарный переход через Атлантический океан на судне «Pas>. Американская исследовательница Бэтти Меггере, наоборот, видит в «сынах ягуара» переселенцев из Юго-Восточной Азии, покинувших свою родину после падения в XI веке до нашей эры государства Шан (династия Инь) в Китае. Эти примеры можно было бы умножить.

Выходившие в океан рыбачьи лодки или корабли торговцев время от времени уносились, конечно, ураганами и океанскими течениями далеко от родных берегов. Бывали исключительные случаи, когда такие случайные путешественники поневоле пересекали Атлантический океан и оказывались в чужой стране. Римские писате­ли сохранили рассказ о том, как к берегам Галлии (теперешняя Франция) во время правления императора Клавдия бурей пригнало лодку с несколькими краснокожи­ми людьми. Это первый засвидетельствованный историей случай появления индей­цев в Европе. С другой стороны, мексиканский археолог Хосе Гарсиа Пайон обна­ружил в древнем погребении голову римской статуэтки, явно привезенной кем-то из-за океана. На побережье Венесуэлы был найден запрятанный кувшин с золоты­ми римскими монетами, немой свидетель древнего кораблекрушения. Все эти при­меры показывают, что описанное в повести путешествие одного из героев, Суэмбахамона, могло иметь место в действительности. Но они же свидетельствуют и о другом. Такие случайно оказавшиеся в дальних странах люди, конечно, не могли сколько-нибудь заметным образом воздействовать на культуру того населения, к которому они попадали. История учит нас, что любое новшество может быть усвоено лишь тогда, когда в воспринимающем обществе созрели необходимые для него условия. В самом деле, что могли бы понять и усвоить люди палеолита, если бы к ним попал наш современник с автомобилем? Кроме того, данные последних раско­пок неопровержимо свидетельствуют, что ольмекская культура — результат много­векового развития самых древних обитателей Центральной Америки.